Огюст де Лиль-Адан - Рассказы из книги Жестокие рассказы

Между тем незнакомка, развернув и поднеся к губам веер с черными кружевами, отвела глаза с рассеянным видом. Теперь казалось, будто, ничем не отвлекаясь, она просто слушает мелодии «Нормы».

Фелисьен навел бинокль на ее ложу, хотя чувствовал, что поступает неучтиво.

— Но ведь я люблю ее! — сказал он себе.

Нетерпеливо дожидаясь конца действия, он стал раздумывать. Как с ней заговорить? Как узнать ее имя? Он ведь ни с кем не знаком. Просмотреть завтра список абонентов Итальянской оперы? А вдруг это случайная ложа, купленная лишь на один вечер? Время не терпит, видение скоро исчезнет. Ну что же, его карета поедет вслед за ее экипажем, вот и все… Ему казалось, что иного способа нет. А дальше будет видно! И он сказал себе с восхитительной наивностью: «Если она любит меня , то догадается и подаст мне знак».

Занавес опустился. Фелисьен поспешно вышел из зала. Сойдя в вестибюль, он стал тихонько прохаживаться среди статуй.

К нему приблизился слуга, и он отдал ему распоряжения шепотом; тот отошел в угол и замер в ожидании.

Восторженный гул оваций, обращенных к артистке, постепенно смолк, как смолкает всякий шумный триумф на этом свете. Публика спускалась по ступеням парадной лестницы. Фелисьен ждал, не отводя глаз от верхней площадки меж двумя мраморными вазами, откуда струился широкий поток элегантной толпы.

Он не замечал ничего — ни сияющих лиц, ни драгоценных уборов, ни цветов на девичьих головках, ни горностаевых накидок, ни блестящей публики, которая проплывала мимо него в сиянии люстр.

Вскоре все зрители постепенно разошлись, а молодой женщины все еще не было видно.

Неужели он не заметил ее ухода, не узнал ее?.. Нет, это невероятно. В вестибюле еще стоял чей-то старый слуга в мехах, в напудренном парике. На пуговицах его черной ливреи сверкали листья герцогской короны.

Вдруг на опустевшей лестнице появилась она. Одна! Легкая и стройная, в бархатном плаще, в кружевной мантилье, она оперлась рукой, затянутой в перчатку, на мраморные перила. Она как будто заметила Фелисьена, стоявшего внизу, возле статуи, но не обратила на него внимания.

Незнакомка спокойно сошла с лестницы и что-то сказала вполголоса подошедшему лакею. Слуга поклонился и тут же исчез. Минуту спустя с улицы послышался шум колес отъезжавшего экипажа. Тогда женщина вышла из театра и в одиночестве спустилась по ступенькам на тротуар. Фелисьен едва успел отдать приказание своему лакею:

— Возвращайся в гостиницу без меня.

В один миг юноша очутился на площади Итальянской оперы, в нескольких шагах от молодой дамы; толпа уже рассеялась по соседним ули цам,шум экипажей затихал вдали.

Стояла ясная, звездная октябрьская ночь.

Незнакомка медленно и как бы неуверенно шла впереди. Последовать за ней? Это было необходимо, и он решился. Осенний ветер доносил до него слабый аромат амбры и легкий шорох муарового платья, волочившегося по асфальту.

Не доходя до улицы Монсиньи, дама секунду помедлила, огляделась, затем с безучастным видом направилась к пустынной, едва освещенной улице Граммон.

Юноша вдруг остановился: его поразила страшная мысль. А что, если она здесь чужая, приезжая?

Ее может нагнать какая-нибудь карета и увезти навсегда! Завтра он останется один, будет метаться в каменных стенах чужого города и не встретит ее больше!

Любая случайность, любая уличная встреча может разлучить их на миг, который продлится вечность. Какое беспросветное будущее! Эта мысль так потрясла его, что он забыл все правила благопристойности.

Обогнав молодую даму на углу темной улицы, Фелисьен повернул назад и, опершись о чугунный столб фонаря, побледнев как полотно, низко ей поклонился. Какая-то чарующая притягательная сила исходила от всего его существа.

— Сударыня, — сказал он просто, — вы всё знаете: нынче вечером я встретил вас впервые. И я так боюсь не увидеть вас больше, что мне необходимо вам сказать: я люблю вас! — Он тихо вымолвил это, едва не лишившись чувств от волнения. — Если вы оттолкнете меня, я умру, но не скажу этих слов ни одной женщине на свете.

Незнакомка остановилась, откинула вуаль и устремила на Фелисьена пристальный, внимательный взгляд.

— Сударь, — отвечала она после короткого молчания нежным чистым голосом, передающим тончайшие оттенки мысли, — сударь, ваша бледность и странная манера держаться вызваны, без сомнения, истинно глубоким чувством, коль скоро вы находите в нем оправдание своему поступку. Поэтому я нимало не считаю себя оскорбленной. Успокойтесь, придите в себя и считайте меня своим другом.