Огюст де Лиль-Адан: Рассказы из книги "Необычайные истории"

Необычайное дело доктора Галлидонхилла вскоре будет передано на рассмотрение лондонского суда присяжных. Обстоятельства его таковы.

Двадцатого мая прошлого года в обеих обширных приемных блестящего фтизиатра, непререкаемого знатока и целителя всех нарушений в дыхательных путях, как всегда, толпились пациенты, сжимая в руках жетоны.

У входа стоял пробирщик в длинном черном рединготе; приняв от больного неукоснительные две гинеи, он клал их на добротную наковальню, ударял молоточком и заученно выкрикивал: «Аll right!» [1] "Всё в порядке!" (англ.). .

Сухой, маленький доктор Галлидонхилл только что сел за стол в своем застекленном кабинете, уставленном пышными тропическими растениями в огромных вазах японского фарфора. Рядом с доктором за круглым одноногим столиком расположился секретарь, в чьи обязанности входило стенографировать немногословные предписания. У дверей, обитых багровым бархатом, пестреющим золотыми гвоздями, высился устрашающе внушительный лакей, который должен был препровождать нетвердо ступающих легочников на площадку, откуда их опускал лифт, оснащенный особыми креслами, — все это, разумеется, после того, как прозвучит сакраментальное «Следующий!».

Больные переступали порог кабинета с затуманенным, остекленевшим взором, раздетые до пояса, держа одежду на согнутой руке, и сразу же плессиметр ударял по груди, а к спине приникал стетоскоп:

— Тук-тук! Памм! Дышите!.. Памм! Отлично!

Затем кратко излагался способ лечения, и раздавалось неподражаемое, знаменитое «Следующий!».

Все шло заведенным порядком каждый день с девяти утра до полудня на протяжении вот уже трех лет.

Но тем памятным утром двадцатого мая, едва пробило девять часов, как… Представьте себе живого мертвеца, ходячий скелет исполинского роста: глаза блуждают, впалые щеки соприкасаются под нёбом; обнаженный торс — клетка для птиц, обернутая обвисшим пергаментом, — содрогается от одышки и с трудом подавляемого кашля, в общем, человек, как говорят, одной ногой в могиле. Вот он, держа шубу из голубого песца на исхудалой руке, шагнул в кабинет, еле переставляя тонкие, как ножки циркуля, конечности и цепляясь, чтобы не упасть, за длинные листья тропического растения.

— Тук-тук! Памм! Ничего нельзя сделать! — хмуро пробормотал доктор Галлидонхилл. — Разве я коронер, чтобы свидетельствовать смертные случаи? Не пройдет и недели, как вы отхаркаете верхушку левого легкого, а правое и так похоже на шумовку! Следующий!

Лакей изготовился уже «убрать» пациента, но тут прославленный эскулап вдруг ударил себя по лбу и спросил, со странной улыбкой:

— Вы богаты?

— Я мультимиллионер! — простонал, глотая слезы, злополучный субъект, только что столь лаконично выключенный Галлидонхиллом из числа живущих.

— Тогда… пусть вас положат в карету! Отвезут на вокзал Виктории! Одиннадцатичасовой дуврский экспресс! Пакетбот! Хорошо протопленный спальный вагон от Кале до Марселя! И — в Ниццу! Там шесть месяцев ешьте кресс-салат, днем и ночью один кресс-салат; хлеб, вино, фрукты, мясо исключаются. Раз в двое суток — ложку слабого раствора йода в дождевой воде. И — кресс-салат, кресс-салат, кресс-салат! Тертый, толченый, пюре и сок; единственный шанс, да и то… Подобное, с позволения сказать, средство, о котором я слышу со всех сторон, и которое мне представляется более чем сомнительным, я предлагаю безнадежному больному, нимало не надеясь на успех. Впрочем, чего не бывает… Следующий!

Чахоточный крез был осторожно помещен в утепленную кабину лифта, и потянулись один за другим обычные пациенты: легочные, цинготные, бронхитные.

Шесть месяцев спустя, третьего ноября, едва пробило девять часов, как… могучий исполин, от зычных, ликующих воплей которого зазвенели стеклянные стены кабинета и задрожала листва тропических растений, щекастый великан в дорогих мехах, подобно пушечному ядру, разметал унылый строй пациентов доктора Галлидонхилла и прорвался без жетона в святая святых князя Науки, который, как всегда невозмутимый и одетый в черное, только что занял свое место за столом. Гигант поднял его одной рукой, как перышко, и, в молчании омывая умильными слезами бледные, гладко выбритые щеки фтизиатра, звучно облобызал их — этакая чудовищная реплика нежной кормилицы-нормандки. Наконец, доведя доктора до полуобморока, верзила опустил его обратно в зеленое кресло.