Огюст де Лиль-Адан - Рассказы из книги Необычайные истории

— Мы не заслуживаем… Ах, если бы все были, как вы, уважаемая юная дама!

Растроганная тем, что ей удалось осчастливить и успокоить этого бедняка, она покорно дала ему облобызать кончики своей надушенной перчатки, а затем, легонько отняв руку, открыла свой кошелек.

— Вот так так! — сказала она. — У меня здесь только один десятифранковик… Тем лучше, берите его!

На этот раз изъявления благодарности от волнения просто застряли в горле несчастного бродяги. Словно одурелый, смотрел он на золотую монету. Семнадцать франков за один раз, с одной встречи! Ясно представив себе, что его жена и дети избавлены, наверное, недели на две от ужасов нищеты, честный бедняк так дрожал от потребности отблагодарить, что не знал даже, какие слова ему произнести, а может, лучше просто молчать? Очаровательная актриса, чувствуя, что она стала для него самим воплощением Благодетельности, внутренне наслаждалась почти религиозным смятением несчастного и, подняв глаза к небу, втайне упивалась своим апофеозом. Чтобы еще усилить, если это было возможно, пароксизм благодарности бедняка, она прошептала:

— Время от времени, друг мой, я буду вам кое-что посылать!

От этих слов, суливших его семье какую-то, пусть хоть малую уверенность в будущем, он даже зашатался. Это неожиданное счастье, с одной стороны, а с другой — невозможность доказать, засвидетельствовать каким-нибудь героическим поступком, хотя бы ценой своей жизни, всю искренность его исступленной благодарности теперь подавляли его так, что он просто задыхался. Уже не владея собой, он в мгновенном порыве стиснул в объятьях свою благодетельницу, которую это не могло оскорбить — в этот миг она чувствовала, что стала для него непорочным ангельским видением.

Совершенно позабыв о каких бы то ни было приличиях, он несколько раз поцеловал ее, восклицая: «Жена! Дети!» — и эти крики словно бы вселяли в юную артистку убеждение, что она способна выступать дублером не только г-жи Т*, но и самого Провидения. Так что ни он, ни она не отдавали себе отчета, что в самой кульминации этого даже несколько неуместного экстаза, в некий короткий головокружительный момент прекрасная Диана, сама того не сознавая, почти лежит на подстилке из сена и теперь (от изумления зрачки ее расширились, но никаких сомнений не могло быть) облагодетельствованный ею, но не в меру экспансивный нищий уже просто-напросто овладевает ею, не давая своими бесчисленными поцелуями (о, вполне искренними!) позвать на помощь, и в то же время продолжает сквозь благодарственные рыдания шептать ей на ухо восторженные слова:

— О, спасибо за мою бедную женушку! О, какая вы добрая! О, спасибо за моих деток!

Вскоре шум шагов и голосов, донесшийся до них с почти пустынной улицы, внезапно вернул к действительности безответственного ловеласа.

Юная артистка мгновенно вырвалась из его объятий и, растерянная, с беспорядочно разметанными кудряшками, с заалевшими щеками и нахмуренными бровями, стала, как могла, второпях приводить себя в порядок и быстро направилась, куда ей было нужно — в соседнюю виллу, чтобы там наконец прийти в себя. Шагая по улице, она клялась самой себе, что в будущем даяния, которые будет предлагать ее правая рука, останутся неизвестными левой, что она не станет больше разыгрывать серафима за двенадцать франков и сумеет обрывать с самого начала изъявления благодарности облагодетельствованных.

Сумерки сгущались. У поворота она обернулась, все еще потрясенная этим приключением: загоревшийся только что фонарь осветил у решетки сада смуглое лицо с белыми зубами — он улыбался в сумраке и не спускал с нее взгляда, исполненного благодарности.

"Всё в порядке!" (англ.).