Герман Брох - Новеллы

Флуршюц почему-то чувствовал себя уязвленным. Может быть, из-за того, что сестра Матильда была свидетельницей этой сцены.

А та покраснела еще больше:

— Что за мысли у вас, господин Ярецки!

— А что тут такого? Превосходная идея… Протезы для любви были бы вообще замечательными штуковинами. Например, продукция высшего качества специально для штабных от полковника и выше… Заведу такую фабрику.

Флуршюц спросил:

— Вам обязательно нужно изображать из себя enfant terrible, [14] Ужасный ребенок (фр.). Ярецки?

— Нет, просто у меня появились военно-промышленные идеи… Давайте отстегнем протез. — Ярецки возился с пряжками; сестра Матильда помогала ему. Он выпрямил металлические пальцы:-Так, теперь на нее можно натянуть перчатку… Это мизинчик, это безымянный, а вот и большой пальчик, шаловливый мальчик.

Флуршюц осмотрел рубцы на голой культе:

— По-моему, протез сидит хорошо. Только проследите, чтобы на первых порах он не натирал кожу.

— Натирали-натирали полотеры этот пол… Большой пальчик, шаловливый мальчик.

— Нет, Ярецки, с вами действительно невозможно разговаривать.

Ярецки уехал с капитаном фон Шнааком. Стоя перед решетчатыми воротами, сестры еще долго махали рукой вслед автомобилю, в котором оба отправились на станцию. Когда женщины вошли в дом, на внезапно обострившемся лице сестры Матильды появилось стародевическое выражение.

Флуршюц сказал:

— Это очень мило с вашей стороны, что вчера вечером вы уделили ему внимание… Малый был в ужасном состоянии. Откуда только он достал польскую водку?

— Несчастный человек, — сказала сестра Матильда.

— Вы читали «Мертвые души»?

— Дайте-ка вспомнить… Кажется, да…

— Гоголь, — сказала сестра Карла, гордясь начитанностью, которая ее не подвела. — Русские крепостные крестьяне.

— Вот такая мертвая душа наш Ярецки, — сказал Флуршюц и продолжил через некоторое время, указывая рукой на группу солдат в саду: — Все они мертвые души… А быть может, и все мы. Каждого где-то прихватило.

— Вы дадите мне почитать эту книгу? — спросила сестра Матильда.

— Здесь у меня ее нет… Но где-нибудь найдется… Между прочим, книги… Я, знаете, уже больше не могу их читать…

Он сел на скамью возле входа в здание и стал глядеть на дорогу, на горы и на осеннее небо, светлое, но потемневшее на севере. Помедлив немного, села и сестра Матильда.

— Знаете, сестра, нужно было бы изобрести еще какое-то средство общения, кроме языка… То, что пишется и произносится, совсем уже оглохло и онемело… Требуется что-то совершенно новое, а не то наш шеф со своей хирургией окажется прав…

— Я вас плохо понимаю, — сказала сестра Матильда.

— Ах, да и не трудитесь, это все глупости… Я просто подумал, что если души мертвы, то остается только одно средство — нож хирурга, но это ерунда.

Сестра Матильда задумалась:

— Кажется, лейтенант Ярецки говорил что-то похожее на это, когда вам пришлось ампутировать ему руку.

— Весьма возможно, — он ведь тоже грешил радикализмом… Единственное, что ему оставалось делать, — это быть радикальным… Как всякому зверю в клетке…

Сестра Матильда была шокирована словом «зверь»:

— Я думаю, он просто старался все забыть… Однажды он намекнул на это… И это пьянство…

Флуршюц сдвинул фуражку на затылок; давал себя знать рубец на лбу, и он слегка потер его:

— Я, собственно говоря, не удивлюсь, если сейчас наступит пора, когда у людей будет лишь одно желание: забывать, только забывать. Сон, еда, сон, еда… Как у людей здесь, у нас… сон, еда, игра в карты…

— Это было бы ужасно! Без всяких идеалов!

— Милейшая сестра Матильда, то, в чем вы участвуете, и войной-то не назовешь, это лишь ее бледная копия… Все четыре года вы никуда отсюда не отлучались… А люди здесь молчат, даже если их ранило… Молчат и забывают… И никто идеалов не сохранил, можете мне поверить.

Сестра Матильда поднялась. Темная грозовая туча надвигалась широкой полосой на светлое небо.

— В самое ближайшее время я опять попрошусь в полевой лазарет, — сказал Флуршюц.

— Лейтенант Ярецки считает, что война никогда не кончится.

— Да… Может, именно поэтому я хочу опять попасть на фронт.

— Мне, наверно, тоже надо бы попроситься туда…

— Нет, сестра, вы и здесь так много делаете.

Она взглянула на небо:

— Надо убрать шезлонги.

— Да, сделайте это, сестра.

Ханна Вендлинг проснулась. Она лежала, не открывая глаз, пока еще существовала — возможность задержать убегающий сон. Но сон медленно уплывал прочь и, в конце концов, от него осталось лишь неясное чувство, в котором он растворился и исчез. Когда и чувство это стало рассеиваться, за мгновение до того, как оно исчезло, Ханна Вендлинг сдалась по доброй воле и бросила быстрый взгляд в направлении окна. Через щели жалюзи просеивался молочный свет: наверно, час еще ранний или погода стоит дождливая. Этот полосатый свет был как продолжение сна, вероятно потому, что с ним в комнату не проникало ни звука, и Ханна решила, что, должно быть, и вправду еще очень рано. Жалюзи легко покачивались в открытом окне; верно, дул предрассветный ветерок, и чтобы ощутить его прохладу, она вобрала воздух носом, как бы определяя точное время. Затем с закрытыми глазами потянулась налево, к соседней кровати; кровать была застелена, простыня, подушки, перина аккуратно заложены и накрыты плюшевым покрывалом. Прежде чем убрать озябшую руку и спрятать ее вместе с оголившимся плечом под одеяло, в тепло, она еще разок провела ладонью по мягкому чуть прохладному плюшу — как бы окончательно удостоверилась, что она одна. Тонкая ночная сорочка задралась у нее выше бедер, свернулась неприятным комком. Ах, опять она спала беспокойно! Правая рука прижималась к теплому и гладкому телу, и кончики пальцев чуть заметно поглаживали пушок внизу живота. Невольно ей самой припомнилась какая-то галантная французская картина в стиле рококо; затем пришла на ум «Обнаженная маха» Гойи. Она еще немного так полежала. Опустила сорочку: странно, такая тонкая сорочка, а так греет, — подумала, повернуться ли ей на правый или на левый бок, наконец повернулась направо, будто застеленная соседняя кровать стесняла ей дыхание; затем она еще раз прислушалась к тишине за окном и погрузилась, спасаясь бегством, в новый сон, еще прежде чем успела уловить что-то снаружи.