Анна Бригадере - Бог, природа, труд

— Ну, что хорошего повидала? — рассеянно спросила Етыня, наговорившись от души.

— Картину.

— Какую картину?

— Которая там висит.

— Люди добрые! — Етыня пожала плечами. — Так тебе еще картинки нравятся? Ну и дитя! Тс! — прервала она себя, прислушавшись к шуму в зале. Лицо застыло в тревожном ожидании, и поднятый палец замер. — Фрау баронесса! — выдохнула она. И угрожающе кому-то: — Это все Голубка подстроила. Завидно ей, что хожу с вами поболтать. Первая звонок услыхала, тайком впустила баронессу, мне даже знака не подала. Ну, и покажу я ей за это! Пусть теперь бережется!

Угрозы относились к кухарке.

Издали донесся шелест платья, шаги. Етыня, которая хотела было незаметно исчезнуть со всеми своими приспособлениями, словно приросла к полу и сказала:

— Притащилась со своим возом сена. Ну, и ладно, будь что будет.

Вошла баронесса, вся в черном шелке, волоча длинный шлейф. Брови насуплены, губы поджаты, строгий взгляд остановился на Етыне.

— Вводите новые порядки, Ете, — почти не шевеля губами, произнесла госпожа.

— В моей комнате слишком жарко, — пролепетала Етыня, сразу сделавшись ниже ростом.

— Сейчас я говорю, Ете. Ваши оправдания излишни.

Баронесса отвела от нее свой взгляд.

— Гутен морген, фрау баронесса! — поздоровалась Лизиня. Аннеле встала и сделала реверанс. Баронесса на нее даже не глянула. «Она меня не видела. Надо еще раз поздороваться». И Аннеле, не желая выглядеть невежливой, присела еще раз, выбрав момент, когда баронесса ну никак не могла не смотреть на нее. Но взгляд баронессы опять скользнул мимо, словно то была не Аннеле, а пустое место. «Что? Она не хочет меня видеть! Разве я не человек?» — Обида сжала горло, и Аннеле оглядела баронессу с ног до головы. С этой минуты она для Аннеле больше не существовала.

Нахмурив брови и чуть шевеля губами, госпожа продолжала высказывать свои замечания, касающиеся работы. Ее монотонная речь прерывалась быстрыми и резкими ответами Лизини: «Да, фрау баронесса! Нет, фрау баронесса!» И все. Но и эти краткие реплики говорили о деловитости отвечавшей, о ее несогласии с придирками заказчицы.

Етыня так и не ушла. Взяла печурку, словно намереваясь поменять угли, но только шлейф баронессы скрылся за дверью, как она возвратилась. И тут же открыла рот.

— Ну, наконец-то отчалила эта сова. Теперь до вечера не появится.

— Етыня, Етыня!

— Милая, отчалят они когда-нибудь все разом. На что поспорим?

— Кто это все?

— Помещики.

— Когда же это будет?

— Когда, не знаю, но когда-нибудь будет. А вы что, не видите, как кипит и бурлит под спудом?

— Мало. Но кое-что слыхала. Моей тетушке молочница рассказала, будто первого мая арестовали какую-то девушку. За то, что вывесила красный флаг. Молодая, красивая. Вели ее городовые с пиками, а она шла со связанными руками и гордо поднятой головой.

— Об этом я знаю, и с девушкой той знакома, но должна молчать.

— Что с ней стало?

— Отпустили. Им выгоднее было замять дело, чтобы думали, будто ничего не было. Но шила в мешке не утаишь! Один узнает, другому скажет. Под спудом кипит и бурлит, а кто об этом знает? Падет власть тиранов! — патетически закончила Етыня.

— Мы это увидим?

— Если не мы, так наши дети.

И снова прислушавшись к шуму за дверью, сообщила;

— Козочки идут. Любопытные, как сороки. Мать, видно, сказала, что здесь незнакомая физиономия появилась, вот и пришли вынюхивать.

«Я — незнакомая физиономия?» — подумала Аннеле, потому что к Лизине это относиться не могло. Странно тут разговаривают.

«Козочки» были молодые баронессы Китти и Дези. Подростки. Они поздоровались сами, и Аннеле почувствовала, что реверанс ни к чему. Эти не то что мать, — рта не закрывали, обращаясь больше к Етыне, задавали ей вопросы, которые должны были доказать их ученость и невежество и бестолковость отвечающего. Етыня и в самом деле стала удивительно несообразительной, в ответ молола такой вздор или с самым серьезным видом задавала такие вопросы, что это давало повод баронессам тайком переглядываться и злорадно хихикать. Они бросились растолковывать, пытаясь «вбить» все это Етыне в голову, а та ни за что, ну просто ни за что не хотела понимать.

— Ну, вот. Снова они могут целый день смеяться над «глупой деревенщиной», — сказала Етыня, когда баронессы убежали.

— Вы всегда так притворяетесь?

— Всегда, всегда, милая Лизиня.

— И они верят в ваше притворство?

— Во что только они не верят! Они же воспитаны так, что не считают нас за людей. В том-то и беда всех их. Наш козырь в том, что мы их знаем вдоль и поперек, а они нас почти не знают.