Эптон Синклер - Король-Уголь

— Их там нету! — заявил Предович.

— Как так — нету? — возмутился Коттон, и оба уставились друг на друга. — Боже! Он успел их куда-то сплавить!

— Ребята, денег они у меня не нашли и не найдут! — объявил Хал. — Это все клевета и провокация!

— Он их спрятал! — надрывался начальник охраны. — Джек, ищи получше!

Предович снова приступил к обыску, теперь уже торопливо, без лишних церемоний. Ему уже было не до зрителей, раз совершенно зря пропала такая уйма денег. Он заставил Хала снять пиджак и подпорол подкладку, расстегнул на нем брюки и пошарил под ними рукой, потом даже засунул пальцы в башмаки. Но обнаружить деньги так и не удалось. Сыщики застыли в полном недоумении.

— Он взял у мистера Стоуна двадцать пять долларов, чтобы предать вас! — заявил Коттон. — Но ему удалось куда-то их сплавить.

— Ребята, — воскликнул Хал, — они прислали сюда шпиона, чтобы подсунуть мне деньги! — С этими словами он в упор поглядел на Апостоликоса и заметил, что тот вздрогнул и попятился.

— Это он! Он — стукач! — закричал Майк. — Ручаюсь, что деньги у него! — И старик рванулся к греку.

В этот миг начальник охраны сообразил, что пора кончать представление.

— Хватит! Надоело! — раздраженно сказал он. — Забирайте этого парня!

С быстротой молнии двое из его молодцов схватили Хала за руки, а третий за воротник. Не успели шахтеры опомниться, как Хала уже выволокли за дверь.

Следующие четверть часа оказались тяжелым испытанием для кандидата в контролеры. В темноте на улице начальник охраны, а также Алек Стоун смогли дать волю своему бешенству. Всю дорогу они осыпали Хала бранью, тузили его и подгоняли ударами в спину. А человек, который держал Хала, так скрутил ему руку, что тот от боли вскрикнул.

— Посмей только пикнуть! — было сказано ему среди новых потоков ругательств. Они быстро провели его по темной безлюдной улице к зданию поселковой охраны, а там — по лестнице в комнату, служившую в Северной Долине местом заточения. Хал был рад, когда они, наконец, оставили его одного, оглушительно захлопнув за собой железную дверь.

Все это было грубо, по-дурацки состряпано, но Хал понимал, что здесь был расчет на умственный кругозор тех, для кого эта инсценировка предназначалась. Не спаси его случайная бессонница, они обнаружили бы у него в кармане деньги и наутро раззвонили бы по всему поселку, что он предатель. Близкие друзья — члены комитета, конечно, не могли поверить такой клевете, но остальные рабочие клюнули бы на эту удочку, и делу Тома Олсена, ради которого тот приехал в Северную Долину, был бы нанесен серьезный ущерб. Через всю последующую свою деятельность Хал пронес живое воспоминание об этих событиях, они послужили для него символом многих явлений. Теми же приемами, какими предприниматели пытались опорочить Хала в глазах его приверженцев, чтобы лишить его влияния, они хотели ошельмовать и рабочее движение в целом, для того, чтобы сбить с толку общественное мнение Америки.

Итак, Хал попал в тюрьму. Он подошел к окошку и дернул решетку, но она не поддалась. Ощупью передвигаясь в потемках, он исследовал камеру, которая оказалась стальной клеткой, приспособленной из обыкновенной комнаты. В одном углу стояла скамья, а напротив — другая, несколько пошире, с тюфяком. Хал кое-что читал о тюрьмах, и этого было вполне достаточно, чтобы держаться подальше от тюфяка. Он присел на голую скамью и задумался.

Неоспорим тот факт, что существует особая психология, порождаемая тюремным заточением, как существует особая психология, порождаемая перенапряжением мускулов тела и рук, когда приходится грузить каменный уголь в забое высотой в пять футов; как может быть и третья — совершенно особая — психология, свойственная людям, живущим праздной жизнью за счет шахтерского труда. В тюрьме человеку прежде всего начинает казаться, что он животное; животная природа его существа берет верх над всеми чувствами; им овладевают ненависть и животный страх, и, чтобы не поддаться их власти, необходимо волевое, концентрированное напряжение всех умственных способностей. Мыслящий человек, сидя в тюрьме, посвящает много времени размышлениям: дни там тянутся медленно, а ночи еще медленнее — времени хватает обо всем подумать.

Скамья была жесткая, и с каждой минутой она казалась жестче, и как Хал ни пристраивался, удобнее ему не становилось. Он встал и походил из угла в угол, затем прилег и, снова встав, принялся мерить шагами камеру. И все это время он размышлял, и все это время в нем крепла тюремная психология.