Эптон Синклер - Король-Уголь

— Ненавижу! Тут вечный ад!

Хал спросил, хоть и не сразу:

— Вы мне это все объясните, когда я приду?

Однако Красная Мэри снова обрела мечтательное выражение:

— Когда вы придете, мистер Смит, я не стану занимать вас рассказами о своих бедах. Я знаю, как надо себя вести при гостях. Мы с вами пойдем куда-нибудь погулять, если захотите.

Возвращаясь ужинать к Ремницкому, Хал думал о своей новой знакомой. Его поразила не только ее внешность, столь неожиданная в этом заброшенном уголке, но и весь ее внутренний склад: какое-то горе, которое, казалось, не покидает ни на миг ее сознание, неукротимая гордость, всегда готовая прорваться при малейшем выражении сочувствия; и это оживление, появлявшееся в ней, когда он заговаривал образным, хоть и банальным языком. Откуда знает она о поэзии? Кто она — это чудо природы, эта дикая роза, цветущая на голой скале?

Вскоре Хал понял смысл фразы Мэри Берк о том, что Северная Долина — это ад. Наслышавшись рассказов тех, кто трудился в недрах земли, он дрожал от ужаса всякий раз, когда спускался в шахту.

В той части шахты, где работал Хал, был один кореец с жесткими волосами и глазами, как две миндалины, по имени Хо. Он был водителем длинного состава вагонеток. Эти составы ходили по канатной дороге вдоль откаточных штреков, и водители их получили кличку «канатные акробаты», потому что они восседали на тяжелом железном кольце, к которому привязывался канат. Кореец Хо пригласил Хала прокатиться с ним, и Хал принял это приглашение, хотя рисковал не только потерять работу, но и свернуть себе шею. Хо усвоил несколько слов, которые в простоте душевной считал английскими, так что иногда собеседнику даже удавалось понять его. Он показал Халу на землю и заорал во всю глотку, стараясь перекрыть грохот вагонеток:

— Пыль — много!

Хал увидел слой угольной пыли толщиной дюймов в шесть; да и на старых, уже использованных стенах штрека было столько пыли, что можно было написать там свое имя.

— Взрывы — много! — пояснил кореец, когда последние вагонетки порожняка были доставлены к забоям и водитель дожидался, чтоб их нагрузили для откатки на рудничный двор. В дополнение к словам Хо жестикулировал.

— Полные вагонетки… Толчок — трах — взрыв! Ад…

Халу было известно, что горный воздух в этом районе славится своей сухостью. Но теперь он узнал также, что сухой воздух, полезный для туберкулезных, является губительным для тех, кто трудится, чтобы обеспечить этих больных теплом. Огромные вентиляторы прогоняли воздух сквозь шахты, и он высушивал последние частицы влаги, оставляя повсюду толстые слои угольной пыли, — настолько сухой, что происходили взрывы даже от трения лопат при погрузке угля. И потому здесь погибало рабочих больше, чем во всех остальных американских копях.

— Неужели нет никаких средств против взрывов? — спросил Хал одного из коногонов — Тима Рэфферти, вечером после своей поездки с Хо.

— Средство есть, — ответил Тим. — По закону они обязаны опылять выработки шахты сланцевой пылью.

Насколько Тим помнил, этот закон только один раз был приведен в исполнение. Приезжали какие-то важные начальники осматривать шахты, и перед их посещением была проведена целая кампания по опылению выработок. Но с тех пор прошло уже несколько лет, аппарат для распыления куда-то запрятали — никто не знает, где он, и уже больше ничего не слышно про сланцевую пыль.

Не лучше обстояло дело и с предохранительными мерами против газа. Хал узнал, что шахты Северной Долины необычайно насыщены газами. В старых штреках стояла такая вонь, словно туда собрали все тухлые яйца со всего мира. Но сероводород еще не так вреден, как страшный удушливый газ, который тяжелее воздуха и лишен всякого запаха. Подрубая мягкий жирный пласт, шахтеру иногда случалось распечатать «карман», то есть скопление этого газа, хранившегося там тысячелетиями в ожидании своей жертвы. Шахтер мог задремать, лежа в той позе, в которой он работал, — и тогда прощай жизнь, если его подручный случайно ушел из забоя и задержался на лишнюю минуту. Но еще больше боялись рабочие гремучего газа, который способен взорвать целую шахту и погубить десятки и даже сотни людей.

Для борьбы с этой опасностью существовал пожарный инспектор. На его обязанности лежал ежедневный обход шахты с замерами газа, с проверкой, в исправности ли вентиляционная система и хорошо ли работают вентиляторы. Пожарный инспектор должен обходить шахту рано утром, и по закону никто не имеет права приступить к работе, пока он не даст заключения, что все в порядке. А что делать, если пожарный инспектор проспит или напьется? Неужели хозяева остановят по этому случаю работу и согласятся терпеть убытки в тысячи долларов? Вот почему нередко людей все равно заставляют приступать к работе, и как там ни ворчи и ни ругайся, а подчиниться приходится. Но уже через несколько часов какой-нибудь шахтер лежит пластом, изнемогая от головной боли, и умоляет, чтобы его выпустили из шахты, но неизвестно, разрешит ли начальник: выпустишь одного, так того и гляди другие испугаются и тоже пожелают уйти.