Цирил Космач - Баллада о трубе и облаке

— А о войне, — снова заговорил хозяин, — о войне вы тоже пишете?

— О войне тоже.

— Хм, конечно… Ведь о войне много чего еще можно написать.

— Много чего! Много чего! — закивал Петер Майцен. — И не только об атаках, боях, победах и о трубе, что после победы гремит свое «тра-ра-ра»! — Он положил пачку бумаги на край стола, приставил ладони к губам, поднялся на цыпочки и протрубил на три стороны света: — Тра-ра!.. Тра-ра-рааа!.. Тра-ра-раааа!

Хозяин вздрогнул и испуганно выпучил глаза.

— Ну как? A-а, вы удивляетесь, что я затрубил! — весело засмеялся Петер Майцен. — Ох, да вы разве не слышали, что художники — те же дети! Озорные и шаловливые невинные дети! Совершенно несерьезные люди! Разве серьезные люди станут мять глину, смешивать краски, писать стихи и разные истории? Еще чего! Это ведь детская забава. Потому серьезные люди художников всерьез и не принимают. И умные женщины их тоже считают дуралеями.

Крестьянин откашлялся и громко проглотил слюну.

— Хм, такое дело… Женщины…

— Такое дело! Такое дело! — прервал его Петер Майцен. Подбоченясь левой рукой и подняв правую, он пророчески вытянул указательный палец. — А после смерти приходит слава! Похороны за государственный счет, мемориальная доска на доме, где родился, жил и творил, мемориальная доска на доме, где умер, улица его имени, надгробие, памятник! А потом выступит бесстрашный отряд ученых, точно внимательных полицейских; угрюмо нахмурив лбы, поджав губы, они сперва сунут свои длинные носы во все его бумаги и бумажки, которые не успели сжечь домашние, потом пустятся по извилистым следам его жизни и в поте лица своего точно выяснят, куда он ходил, где бывал и пил, сколько у него было любовниц и как они выглядели, что он поделывал тут и что творил там, где служил в армии, где находился на штатской службе, сколько зарабатывал и как поступал со своими деньгами! Вполне профессионально, хотя и без перчаток, они ощупают его печень, почки и мочевой пузырь — о, мочевой пузырь у художников чуть ли не самое главное дело! — исследуют кишечник, вскроют сердце, распилят череп и измерят его, взвесят мозг, пересчитают ребра и волосы на груди! Ну, и всяк по-своему — ведь речь как-никак идет о том, чтоб доказать собственную оригинальность! И почему бы не доказать, раз представляется случай? Холодно и деловито они станут утверждать, что знаки препинания он расставлял по смыслу, а не в соответствии с общепринятыми правилами; что язык у него живой, образный и легкий, хотя нельзя сказать, что крепкий; что он был хорошим стилистом, пожалуй, даже слишком хорошим, ведь иногда его заносило в другую крайность, в артистизм; что он был мастером веристского, реалистического диалога, хотя его и нельзя причислить к чистым реалистам; что в его произведениях много эпических моментов, но ему никогда не удавалось подняться до подлинно эпического письма; что он оставался закоснелым лириком с весьма ощутимым романтическим душком; что сатирическая жилка у него была сильна и потому нередко касалась того, чего не следовало касаться; что его мысли, изящно сформулированные, большей частью даже оригинальные, тем не менее не могут считаться необыкновенно глубокими; что он придерживался передовых взглядов, хотя явно не слишком обременял себя изучением социологии; что образы у него жизненные и яркие, персонажи из плоти и крови, однако не монументальные, высеченные из камня фигуры; что он глядел на мир несколько свысока, с легкой усмешкой, хотя на самом деле был исполнен гуманизма; что он написал очень мало, но манера его письма изысканная, достаточно своеобразная и впечатляющая, хотя в конечном счете ему все-таки чего-то не хватает; что… что… короче говоря, вопреки всему и несмотря ни на что, он был человеком и художником, и по-настоящему жаль, что слишком рано сошел в могилу… Знаете, считается, будто все художники умирают рано, даже если им перевалило за сто…

Крестьянин удивленно моргнул и глотнул воздух.

— Хм, такое дело… Говорят, смерть никогда не приходит слишком поздно.

— Вы так думаете? — живо возразил Петер Майцен. — Иногда люди ждут ее и зовут, а ее нет и нет.

Крестьянин раскрыл рот, и костлявые его пальцы застыли на заросшем подбородке.

— Что? Разве не так? — спросил Петер Майцен.

Тот закрыл рот и громко глотнул.

— Ну, ну! — ободряюще улыбнулся Петер Майцен. — Не надо принимать все так серьезно. Я же вас предупредил, что художники народ несерьезный… Ясно? Значит, думы о смерти людям не нравятся. Да ведь и мне они не по душе. А сегодня другое дело!.. Почему?.. Потому что наступил мой час… тот счастливый час, когда я сяду работать. Тогда у меня хорошее настроение. Несколько странное, пожалуй, непривычное, но радостное. Мое настроение. В таких случаях для меня все — все, что есть, и даже то, чего нет, — живо, прекрасно, полно смысла. Ведь все это и есть жизнь. Даже в смерти!..