Уильям Моэм - Рассказы (Авторский сборник изд-ва «Республика»)

— Выпусти, выпусти меня отсюда.

— Не будь глупышкой, — урезонивала ее Сентябрина. — Я посадила тебя в клетку из любви к тебе. Я лучше знаю, что тебе на пользу. Спой-ка мне что-нибудь — получишь сахарных крупинок.

Но птичка лишь прижалась к углу клетки, чтобы глядеть на голубое небо, и за весь день не спела ни единой нотки.

— Что ты все куксишься? — выговаривала Сентябрина. — Спой что-нибудь, все твои печали и развеются.

— Не могу, — ответила птичка. — Чтобы петь, мне нужно видеть небо, рисовое поле, деревья.

— Только-то? Тогда пойдем скорее на прогулку. — И с этими словами Сентябрина подхватила клетку и поспешила к озеру, вокруг которого росли раскидистые ивы. У канавки на краю рисового поля, такого большого, что не виден был другой его конец, она остановилась.

— Мы будем так гулять с тобою каждый день, — сказала принцесса. — Ведь я люблю тебя всем сердцем, я что угодно сделаю, лишь бы ты была счастлива.

— О нет, — грустно ответила птичка. — Деревья, озеро и поле становятся совсем другими, когда глядишь на них через решетку.

Что ж, ничего не поделаешь! Сентябрина отнесла птаху домой и хотела ее накормить, но та ни к чему не притронулась. Это немного испугало Сентябрину, и она стала спрашивать сестер, как быть.

— Не поддавайся, будь тверда, — убеждали ее восемь принцесс.

— Но если она перестанет есть, то умрет!

— И это будет черная неблагодарность! — воскликнули сестрицы и поджали губы. — Ведь ты заботишься не о себе — о ней, и, если она этого не понимает и упрямится, пусть умирает. Это послужит ей уроком. Ты от нее избавишься, и это будет хорошо.

Хотя Сентябрина и не поняла, что в этом хорошего, но ничего им не ответила — их было восемь, а она одна.

— Ну ничего, я думаю, к завтрашнему дню она привыкнет, — только и сказала она.

На следующее утро она, не вставая еще с постели, закричала веселым голосом:

— С добрым утром!

Никто не отозвался. Тогда она кубарем скатилась с кровати, подбежала к клетке и вскрикнула от испуга: ее маленькая птичка лежала на боку, распластав крылышки и закатив глазки; казалось, она мертва. Принцесса отворила дверцу и быстренько достала птаху. Какое счастье — сердечко еще трепетало! У Сентябрины вырвался вздох облегчения.

— Проснись, проснись скорее, птичка, — плакала она, и, когда слезы оросили грудку птички, та открыла глаза и увидала, что решетки больше нет.

— Петь в клетке я не могу, а если я не буду петь, то умру.

— Ну что ж, лети, — ответила принцесса, подавив рыдание. — Я посадила тебя в клетку из любви к тебе. Но я не знала, что могу убить тебя своей любовью. Лети, куда глаза глядят. Летай между деревьями, которые растут у озера, и над коврами рисовых полей. Будь счастлива на свой лад, — я так тебя люблю, что вытерплю и это.

И, распахнув окно, принцесса очень нежно опустила птичку на подоконник. Певунья расправила крылышки.

— Лети и возвращайся, когда вздумаешь, маленькая птичка! Ни за что на свете теперь не посажу я тебя в клетку.

— Не беспокойся, я вернусь к тебе, принцесса, — ответила птичка. — Я люблю тебя и спою тебе все самые лучшие свои песенки. Как бы ни был далек мой путь, я буду возвращаться всякий раз и думать о тебе все время. — Птаха снова отряхнулась: — Ох, я прямо одеревенела!

Взмахнув крылышками, она взмыла в голубое небо, а Сентябрина залилась слезами. Ведь очень трудно любить любимых больше, чем себя, ставить их счастье выше своего! К тому же пташка уже скрылась из виду, и Сентябрине стало очень одиноко. Узнав, что младшая сестрица отпустила свою птичку, восемь принцесс страшно разгневались, стали дразнить ее и уверять, что птичка больше не вернется. Но она все-таки вернулась, уселась на плечо своей принцессы и спела ей чудесные новые песенки, которым выучилась, летая над прекрасными чужими странами. С тех пор Сентябрина всегда держала свое окно открытым, и птичка залетала в комнату, когда хотела. Это возымело самые чудесные последствия: она так выросла и так похорошела, что стала истинной красавицей. И когда она еще подросла, ее взял в жены король Камбоджи — в его столицу она въехала на белом слоне, который вез ее от самого дворца родителей. А ее сестры выросли противными уродинами, и потому, когда пришло время выдавать их замуж, их просватали за советников отца и в приданое дали по кулечку чая и по сиамской кошке.

Никто лучше него самого не знал, какая он важная персона. Первый человек в крупнейшем во всем Китае филиале могущественной английской фирмы — вот кто он такой. Пробился же наверх он лишь благодаря собственным способностям и сейчас с едва заметной улыбкой вспоминал, каким желторотым юнцом-клерком прибыл в Китай три десятка лет назад. В памяти его вставал маленький скромный родной дом из красного кирпича, один из длинного ряда точно таких же домов в городском предместье под названием Барнс, отчаянно пытавшемся соперничать с великосветскими кварталами, но наводившем на всех лишь уныние и тоску. Он сравнивал тот дом с нынешним своим роскошным каменным особняком с просторными верандами и огромными комнатами — в некоторых из них помещалась контора его фирмы, а в других его собственная резиденция. Подобное сравнение вызывало у него довольную усмешку.