Любен Каравелов - Болгары старого времени

Он снова тронулся вперед.

Торопливо обогнув городской сад, который стоял сейчас голый, опустевший и печальный, Брычков пошел по узким, но более оживленным улочкам, мимо лавок, кабаков и постоялых дворов, и, не оглядываясь, повернул в ту улицу, где были магазины богатых купцов.

Здесь было очень людно. Несмотря на сильный мороз, в этой части города шла бойкая торговля. Брычков озирался по сторонам в надежде увидеть хоть одного богача. В глазах у него темнело, ноги подкашивались, пот снова выступил на лбу. Он искал богача и в то же время горячо желал не найти этого страшного благодетеля. Может быть, случайно, а может быть, потому, что он был слишком взволнован и смущен, но, пристально вглядываясь в лица встречных, он не находил знакомых. Все они казались ему чужими, а вместе с тем близкими и милыми. Словно гора свалилась у него с плеч. Ощущение голода исчезло, и он глубоко вздохнул, будто избавился от страшного кошмара.

«Тем лучше!» — подумал он и торопливо повернул назад.

И тут он увидел перед собой того самого болгарина X., который совсем недавно так благосклонно отзывался о его поэме. Брычков остолбенел. С минуту он стоял в нерешительности, готовый, казалось, бежать; затем сделал над собой усилие и пробормотал:

— Ну и пусть!

Он двинулся навстречу богачу, заранее вытащив из пачки книг один экземпляр своей поэмы.

Одетый в дорогую шубу, богач X. уже был у входа в казино, но, увидев шедшего прямо на него Брычкова, остановился.

Не снимая шляпы, Брычков поздоровался с ним и тоном подсудимого, дрожащим голосом произнес:

— Господин X., я принес вам мою книгу… знаете… вы выражали желание… и я…

Голос его оборвался.

X. протянул руку и взял книгу. Перелистав ее, он долго изучал обложку, прочел заголовок, несколько раз откашлялся и, наконец, сказал:

— Отлично… так это вы изволили написать книгу?

— Да.

X., еще раз взглянув на обложку, вернул книгу Брычкову и, потирая застывшие руки, сказал:

— Так, так, господин Брычков… Я спрошу Елену, не купила ли она уже. И если нет, возьму потом одну. — Он поклонился с улыбкой и вошел в казино.

Ошеломленный Брычков остался на улице.

Голова у него кружилась, в глазах рябило. Прохожие грубо толкали его, а он только слегка сторонился и продолжал стоять на тротуаре. Он смотрел на поэму, в которой излил всю свою душу, над которой провел столько бессонных ночей и от которой зависело теперь его существование. Она казалась ему такой жалкой, такой ничтожной и ненужной. И себя он чувствовал маленьким и смешным. Его оскорбленное самолюбие было возмущено. Он задыхался, лицо его посерело: он страдал, как раненый зверь.

Бросив на землю книги, он пошел. Зашагал совершенно бессознательно к Дунаю.

Выйдя на берег, все еще вне себя, он нерешительно остановился.

По темной, застывшей у берегов реке плыли большие льдины. Покрытый снегом болгарский берег смотрел на него с противоположной стороны сурово и неприветливо. Природа была, казалось, полна такой же мрачной безнадежности, как и душа Брычкова.

Неожиданно знакомый голос вывел его из оцепенения. Брычков оглянулся и увидел Владыкова.

— А, Брычков, что ты тут делаешь? Уж не собираешься ли спровоцировать Турцию? — весело воскликнул учитель и схватил его за руку. — Боже мой, что с тобой? — испугался он, увидев бледное как полотно лицо Брычкова.

Брычков посмотрел на него равнодушно и ничего не ответил.

— Да ты весь закоченел, пойдем! Расскажи мне, что случилось с нашим дорогим поэтом! — И с этими словами Владыков потащил его в ближайшую кофейню.

Выпив горячего чаю и очнувшись, все еще взволнованный, Брычков подробно рассказал о своем положении.

Владыков вскипел.

— Чорбаджии! Богатеи, скоты бесчувственные! — кричал он с горящим от гнева лицом, стуча кулаком по столу. — И ты, Брычков, пошел к ним кланяться, чтобы получить отказ? Нет, ты не умеешь жить! Пойдем со мной, ко мне… Мой дом — твой дом.

— Спасибо, спасибо, Владыков, — бормотал растроганный Брычков.

— Ты, бывший у изголовья Странджи в его последний час, — мне это хорошо известно, — ты теперь умираешь от голода, и я ничего не знал об этом!.. Да о чем же ты думал?

Владыков смотрел на Брычкова с искренним состраданием. Его исхудавшее лицо, старая, изорванная в клочья одежда и вообще весь его жалкий вид возбудили бы у всякого другого сожаление. Владыков испытывал только горечь.

— И я, брат, был в таком же положении… даже в худшем. И я знал унижение… Ох, это проклятое чувство унижения! Да, я устал от жизни, от борьбы за жизнь, от всякой мерзости. Скоро ли придет тот час, когда мы узнаем, зачем мы живем? — мрачно говорил Владыков, открывая дверь в свою комнату, из которой пахнуло приятным теплом.