Любен Каравелов - Болгары старого времени

Но Хаджи Генчо жестоко ошибся в своих расчетах. Дедушка Либен не только не остановил мальчика и не спросил его ни о чем, но взял письмо и выкинул. Таким образом, вся риторика Хаджи Генчо пропала даром.

Дедушка Либен был в это время занят новым делом.

— Нет, нет, сынок, — говорил он. — Женю тебя на Минке Ослековой. Хоть она и не такая красавица, да отец и мать у нее люди хорошие, почтенные — не то что твой христопродавец Хаджи Генчо!

— Поверь мне, отец: на него и на его домочадцев клевещут из зависти, — отвечал Павлин. — Он хоть и злой и обжора, а все-таки человек умный и почтенный.

— Эге, сынок, да этот нечестивец, как вижу, и тебя успел околдовать! Что ты говоришь, подумай! Перекрестись!

— Лучше ты подумай, что делаешь, отец. Ведь все на нас будут пальцами показывать; ни одна девушка не захочет за меня выйти. Друзья будут меня избегать, — говорил Павлин, чуть не плача.

— Слушай, сынок: чтоб я о Хаджи Генчо больше слова от тебя не слышал. Спроси-ка Тончо: он тебе о твоем Хаджи Генчо порасскажет. Узнаешь, что это за человек.

— Да что же говорит Тончо?

— Что говорит? Ты знаешь, что они с Хаджи Генчо прежде большими приятелями были. Раз ездили они вместе в Филибе, и Тончо видел собственными глазами, как Хаджи Генчо читал Евангелие в еврейской церкви, как он украл болгарского мальчика и отдал его евреям, чтобы те его зарезали и причастились его кровью. А потом он видел, как Хаджи Генчо однажды ночью разговаривал с домовым. Ну, скажи на милость: неужели и это неправда?

— Пусть сто раз будет правда. Пусть Хаджи Генчо виноват. Да Лила-то тут при чем? Зачем позорить эту скромную, добрую девушку? Почему она должна страдать и мучиться, терпеть обиды и оскорбления только из-за того, что на свете водятся черти, негодяи, домовые, евреи и разные злые языки?

— Как почему? Потому что она дочь богоотступника и колдуна. Многие видели, как над домом Хаджи Генчо каждую ночь летает огненный змей; может, он влюбился в твою Лилу, как часто бывает с красивыми девушками.

— А я говорю тебе: Тончо со своими приятелями лгут и клевещут. Сами они змеи, жабы, гады. Да зачем нам голову ломать и спорить о том, кто лжет и кто правду говорит. Я и тебе и всему свету скажу: пусть все дьяволы пойдут против Хаджи Генчо — я и тогда не откажусь от своей суженой. Ну, что ты можешь со мной сделать? Слушай, отец, воля твоя, а только я на другой ни за что не женюсь. Так и знай: женюсь только на Лиле, — решительно заявил Павлин. — Женюсь на ней, хоть все дьяволы вместе с Тончо пойдут против меня. Поверь, отец, Тончо и его приятели способны бог знает что выдумать: эта мразь, коли начнет пакостить, так уж нет такой гадости и подлости, на которые бы она не пошла. Их уста любую мерзость способны изрыгнуть — ничем не побрезгуют. Спроси кого угодно: в еврейской церкви Евангелие не читается; евреи в него не верят. Зачем же Хаджи Генчо стал бы читать им Евангелие? Но, на беду, Тончо не единственный лжец в нашем селе; у нас много таких, которые считают праздником тот день, когда им удастся очернить чье-нибудь доброе имя.

— Да ради чего станут люди лгать? Из-за чего позорить ближнего? Какая им польза от этого?

— А из-за того, отец, что сами они дурные, бесчестные люди и правды не любят. Но честный человек не только не должен верить негодным смутьянам, а обязан бороться против них, отстаивать истину, защищать угнетенных и оскорбленных, — попирать врагов правды. Я исполню то, что задумал, отец, и докажу всем этим пакостникам, что я выше их.

— Ты говоришь, как философ, сынок; это очень хорошо, но Лиле твоей женой не бывать, — заявил дедушка Либен, топнув ногой.

— Посмотрим! — невозмутимо промолвил Павлин.

— Как ты смеешь, песий сын, противоречить отцу! Знаешь ли ты, что я тебя отправлю в конак и попрошу агу всыпать, тебе пятьдесят горячих? Ишь ты, как расхрабрился! Да я тебя раздавлю, как паука, а позволенья жениться, на дочке Хаджи Генчо не дам! Не дам — и все тут!

Дедушка Либен от природы был человек неуравновешенный, раздражительный, вспыльчивый, но в сущности добрый, мягкосердечный; он мог в исступлении убить того, кто посмел ему перечить, но в то же время был способен на самопожертвование ради того, чтобы сделать добро ближнему. Павлин, зная характер отца, не стал с ним спорить и ушел.

Был конец мая. Вечерний сумрак спускался на землю; отрадная, безмятежная, убаюкивающая тишина царила на земле и на небе. Последние лучи солнца догорали на западе, еще ярко освещая и восточную сторону; вершины гор, верхушки деревьев в лесу, черепичные крыши разбросанных по склону горы домов и крыша церкви были покрыты огненными пеленами, а плывущие по небу облака рдели пламенем. На долины, луга, болота спускался прозрачный туман; коровы, буйволы и овцы возвращались с пастбища или мычали и блеяли по дворам в ожидании корма. Птички окончили свое пенье, предоставив это занятие одному только соловью да девушке. Первый, закрыв глаза, уже начал где-то в саду на сливовом дереве свои трели; вторая, весело взмахивая платком, стала песней вызывать подруг в хоровод. Из садов, рощ и от реки потянуло прохладой; запоздалая пчелка, жужжа, еще трудилась над полевым цветком; проворная ящерица спешила на ночлег к себе в норку, извиваясь, словно увертливая девчонка, убегающая от матери, которая хочет задать ей трепку. Стая аистов, покинув болота и речные камыши, потянулась в небесную высь. До слуха долетал клекот белоголового орла, рождая печаль в сердце. Ястребы вились над дворами и жадным, разбойничьим взглядом следили за курами, которые, тревожно кудахтая, поспешно уводили своих цыплят в курятники.