Юлий Крелин - Хирург

— К сыну вниз ходит?

— Это да. А сын говорит, плохо сейчас. Раньше, говорит, квартира общая когда была, веселее. Придешь с работы, к кому зайдешь, выпьешь вместе, поговоришь. Это правда. И телевизор смотришь вместе, в коллективе, конечно. А потом во двор выйдешь вместе. А теперь все сидят у себя, у телевизоров, — и не видишь никого. Летом лучше. Во дворе столы. Домино. А сыну все мало. Пройдет. У него свои растут.

— Николай Михайлович, надо вам операцию делать.

— Понимаю, понимаю, Евгений Львович. А что там у меня? Может, и само пройдет? Погодить?

— Нет. Надо. У вас и не проходит еда поэтому.

— А если запивать?

— Вы запиваете. Вам же хуже становится.

— Стало немного хуже. Но можно жить.

— У вас, Николай Михайлович, доброкачественная опухоль, как жировик, но в пищеводе. Она закрывает ход. Ее надо убрать.

— Жировик. Не рак, значит?

— Не рак. Но оперировать все равно надо. Закроет совсем.

— А не опасно?

— Опасно. Но если будет очень опасно, то мы удалять не будем, а сделаем в желудке дырочку, и придется вам есть через трубочку.

— Какая ж еда!

— Временно. А поправитесь, наберете сил, тогда сделаем все как надо. Надо, Николай Михайлович.

— А кто оперировать будет?

— Я буду.

— Ну ладно. А когда?

— На той неделе. Скажем еще. Пусть только ко мне ваши зайдут до операции.

— А жена, наверное, уж тут, ждет внизу, мы договорились, конечно.

— Вот сейчас пусть и зайдет тогда.

Мишкин остался в кабинете и стал рассматривать какую-то книгу. В дверь постучали.

— Войдите.

Жена полная. Трех надо сложить таких, как Николай Михайлович. Но он-то болен, он истощен. Он-то должен чувствовать полное отсутствие сил. Интересно, а до болезни какой он был. Раза в два, наверное, толще.

Мишкин объясняет жене.

— Да я и сама вижу, плохо. Тает мужик на глазах. Я ему говорила — пойди к врачу, может, рак, а он… Ну сейчас хоть не пьет. Сейчас хорошо все. Обязательно, товарищ доктор, операция? А то нам хорошо все сейчас. Сын рядом. А не умрет от операции, товарищ доктор?

— От болезни он точно умрет. У него рак.

— Я ему говорила. А он вот не ходил. А мне говорит — жировик там.

— Он не знает. И вы ему не говорите.

— Нет. Зачем? Не скажу. — Она вытерла глаза тылом кисти. — Не скажу. Сыну скажу.

— Сыну скажите. Операция опасная. Есть, правда, небольшой шанс, что там жировик, но вряд ли.

— Ну, если надо. Но он хороший сейчас. Вот худой только.

— Операция очень опасная, даже если мы сумеем убрать все, если опухоль небольшая. А если нельзя, надо делать дырочку в желудке и кормить через трубку.

— А нельзя без нее?

— Он умрет от голода.

— А как же сказать про дырочку?

— Не надо ему говорить. Это я сам.

— Значит, без этого нельзя?

— Если удастся — сделаем без трубочки.

— А без операции нельзя?

— Нет.

— А когда будет операция?

— На той неделе. Мы в пятницу, завтра, скажем ему. А он вам.

— Ну, раз надо. А то сейчас хорошо нам. И сын здесь, ниже. Внуки. Дочка бывает. Я на пенсии. Телевизор. А на сколько он здесь? Через сколько ему выписаться можно будет?

МИШКИН:

— Больной спит?

— Да. Уже. Интубируем.

— Ну, я моюсь тогда.

И я начал мыться. Рядом моется Игорь. Мы перекидываемся, как всегда, словами, чаще всего ничего не значащими. Третий ассистент — молодой врач, интерн — первый год врачевания. Им хорошо сейчас, молодым. Пять лет учатся, потом шестой год доучиваются на какой-нибудь кафедре по избранной специальности, и еще седьмой год в больнице интерном, и лишь только потом уже выползают на самостоятельную работу. Семь лет. Хорошо. А нас выкидывали, катапультировали в работу. Меня, как щенка в воду, в деревню после пятого курса. Говорили, что это хорошо, быстрей, дескать, научусь. Про больных уж я не говорю. А вот что это нам стоило. Как говорится, нервные клетки не восстанавливаются. Если Сашка пойдет в медицинский, ему легче будет, когда кончит, если попадет. Если попадет. Куда мне сегодня идти надо? Не могу вспомнить. Хватит мыться.

— Давай, Игорь, кончай. Не баня.

Ну и халаты у нас. А мне и вовсе очень короток. Не на бал. Хорошо и так.

— Можно йодом его?

— Можно.

Ровно закрасил. Полтела закрасил. Теперь ребра посчитать. Где разрез сделаем? Здесь спиртом надо. Наметим.

— Дайте, пожалуйста!

— Что?

— Спирт!

Вот как теперь. Когда они сами знают, что дать, — лучше.Накрываю простынями.

— Я сверху. А ты снизу накрывай.

— Свет направьте.

Руками все приходится. А в институте кнопками свет направляют. Куда же я сегодня должен идти? Анестезиологи, по-моему, полностью готовы уже.