Юлий Крелин - Без затей

А может, всему виной растерянность? Неготовность к изменявшимся обстоятельствам, когда не знаешь не только как себя вести, но и как разрешить себе думать, чувствовать? Когда нет привычки — да и нужды в каком-то смысле — чувствовать, сочувствовать? Что мы знаем о Нине? И что она сама знает о себе?..

Наверное, ребята решили, что зав совсем распоясался: опять ушел до конца операции, оставил их одних зашивать рану.

…И прямо в ванну. Не хочу ничего говорить про свои боли, не хочу быть предметом сочувствия. Не хочу, чтоб мне укол делали. На работе еще ни разу так не прихватывало — всегда успевал домой удрать. Если б не операция, удрал бы и сегодня. Ванна — все-таки спасение… К тому времени, когда ребята спустились в отделение, я уже был в кабинете. Выпил еще одну ампулу анальгина, под халат, за ремень, грелку засунул и вновь предстал атаманом перед своей шайкой, вещая рескрипты и благоглупости, задавая вопросы и самолично их разрешая. Потом выкинул грелку из-за пояса и во главе команды пошел в обход по тяжелым больным.

В палате, где еще недавно лежал Златогуров, сейчас пребывал старик, которого оперировали слишком поздно. С самого начала я предполагал с большой долей вероятности, что операция бесполезна, рак неудалимый. Но дед так надеялся на эту операцию, зная об истинном своем заболевании, что у меня не нашлось сил отказать ему. По какому-то большому счету я был не прав, но по другому, тоже большому, счету прав…

Подходя к палате, вспомнил, как выписывали Льва. Праздник души, всеобщее ликование. Войти в палату к хорошо выздоравливающему после негладкого течения болезни — все равно что в горячую воду ложиться при почечной колике. Когда все хорошо, лицедейство ни к чему. А если никакой надежды, как сейчас, тут уж приходится делать лицо, изображать бодрую докторскую физиономию.

Открыл дверь. Стоило деду меня увидеть, как он громко, будто с нетерпением ждал — откуда силы взялись! — заговорил, развернувшись ко мне и вытянув руку в сторону жены:

— Да скажите вы ей, Дмитрий Григорьевич, ради бога, чтоб не заставляла меня есть. Не могу я есть. Не хочу…

— Что же это, Дмитрий Григорьевич, ну совсем ничего в рот не берет… Как же он поправляться будет?

— «Поправляться»! Поправляться… — Дед ничком рухнул на кровать, продолжая уже совсем тихим, слабым голосом: — Не надо! Объясните ей, что не надо меня напихивать едой. Я не могу. Все. Я устал. Потух. Я здесь не нужен уже. Не могу. Не нужны мне эти спектакли с едой.

— Как же?.. — опять забормотала жена заданный себе урок.

Тут я успел включиться:

— Жена хочет вам помочь. Она без этого не может. Вы тоже должны ей помочь, ей полегче станет, если вы хоть кусочек проглотите. Столько лет с ней прожили. У вас же сейчас никакой другой заботы нет, правда?

— Вы правы, — еще тише сказал он. То ли силы его оставили, то ли я его добил.

— Выпейте что-нибудь. Выпейте бульон. Все будут удовлетворены.

Ну и обход! Пожалуй, нажил я себе еще одну неприятельницу. Эманация неприязни, по Егору. Дед сегодня или завтра умрет, а жена потом будет вспоминать его последние дни и рассказывать всем о бездушном докторе, с которым деду пришлось иметь дело перед смертью. А я и знать не буду о ее сетованиях и горестных воспоминаниях в кругу близких и далеких. Забуду скоро вовсе о ее существовании — дед вряд ли долго протянет, с ним не было проблем: операция, однозначный и короткий послеоперационный период — конец всему. Быстро забудется. Сейчас думать об этом тягостно и неприятно, а завтра…

Ну вот!.. Этого еще недоставало.

В конце коридора появилась Рая. С радостью к нам не ходят. Разве что, выписавшись, некоторые возвращаются, чтобы всучить какой-нибудь сувенир. Но Лев уже давно выписался и, уходя, преподнес мне, кстати, королевский подарок — два тома «Мифов». Я по всякому поводу подсовываю книги Виталику и каждый раз занудно напоминаю, что это подарок Льва Романовича ему как участнику операции.

— Правду говорят: нет вестей — добрые вести. Что опять случилось, Раечка?

— Все в порядке было… А сегодня врач его посмотрел в поликлинике и напугал. Он в машине сидит, сейчас скажу, что вы на месте…

Рая побежала за Львом, а я остался ждать в кабинете. Как назло, за окном раздались какие-то допотопные, доисторические звуки жуткой силы. Так, по моим представлениям, мог кричать какой-нибудь динозавр, тиранозавр. Я вжался в стул от этих утробных, скрежещущих стонов. Лев вошел, когда я придвинулся к окну, чтобы рассеять страх и узнать причину рыка. Большая машина со скребком-ковшом, упираясь в землю четырьмя лапами, вылезшими из-под нее, пыталась выворотить что-то из земли. То ли скребок, то ли ковш терся об асфальт и издавал этот чудовищный звук. Железо с камнем воюет. Любопытство удовлетворенно, а страх остался…