Юлий Крелин: Без затей

— Дмитрий Григорьевич, никогда тебя в очках не видел. — Романыч тут же подал голос.

— Это, Романыч, только при очень мелкой работе. Блоху, например, подковать.

— Я, пожалуй, побольше блохи буду, а?

Порядок. Сейчас опять в эйфорию впадет.

— Побольше. Но ты у нас после операции прыгать должен, а блоха после Левши уже не прыгала.

— Ну? Разве не прыгала?

— А ты перечитай.

— Я совсем не читал. Просто знаю с детства, еще читать не умел, а уже знал.

Я подумал, что многие, Левшу поминающие, Лескова не открывали. Надо подсунуть Виталику, пусть почитает.

Разрезик на сосуде зашили ниточка к ниточке. Хорошо! У кого-то в рассказе… или в кино Раневская говорит: «…пушинка к пушинке». Вот и у меня — ниточка к ниточке. Все работает — кровь идет своим путем. Все путем! И Лев совсем ожил:

— Ну спасибо тебе, Дмитрий Григорьевич!

— Подожди со спасибом. Не развилась бы инфекция. Не люблю я ранних повторных операций.

Это я пенку дал. Про инфекцию не надо бы. Вот он, минус местного обезболивания: ляпнешь в горячке, а больной тут как тут — ушки на макушке. Мысль изречена — первый шаг к событию… Не дай бог.

— Первый раз, что ли, повторная у меня?

— И то верно..

Принесли снимок. Вроде все хорошо. Жизнь покажет. Вернулись с Виталиком в кабинет. Переоделись. Молчит. Я ожидал: «Здорово, пап!» — или подростковое нигилистическое: «Ну и что?!» Посмотрим, кто первый не выдержит.

Златогуров был уже в палате. Зашел к нему с сыном. Пусть посмотрит на результат. Лев меня встретил бурно:

— Дмитрий Григорьевич, все прекрасно! Чувствую, нога теплая. Уж не сын ли ваш?

— Именно.

— Папа у тебя молоток! Раечка, возьми в тумбочке шоколад.

— Не надо ему ничего, Лев. Какой шоколад — он уже вырос. Мы просто зашли попрощаться.

— Спасибо тебе, Дмитрий Григорьевич… Да что говорить… Отдыхайте. Весь выходной испортил вам.

— Перестань, Лев Романович. Если у тебя все нормально и вопросов нет, мы пойдем.

— Вопрос один, Дмитрий Григорьевич: чего ждать теперь?

Вопрос в точку. И для него и для меня главный. Будем лечить и надеяться. Кто кого. Пока нога сохранилась. Пока он еще работник, директор еще… А там посмотрим.

— Чего ждать, говоришь? Лечиться и выписки ждать. Посмотрим, Лев. Пока все благополучно. На сегодняшний день. На этот час все хорошо. Обошлось.

На улице Виталик меня расспрашивал понемногу о каких-то сугубо технологических вещах. Я понимал, что постепенно в голове у него все утрясется, вот тогда и пойдут вопросы. По одному в день. Что-нибудь и через год вылезет. А может, и завтра спросит, сразу, как схлынет ошеломление. Если оно было.

Кто их знает, как они на все смотрят, наши дети. Они сейчас видят весь мир каждый день, сразу все образы мира. Это мы глядели только в бумагу, складывали буквы в слова, слова во фразы, и следом мучительно складывались мысли… Поколение с первого дня создается воздухом, который входит в неокрепшие, ловящие все, что носится, легкие. А наши легкие уже защищены от нового прокуренной оболочкой.

На следующий день, едва вошел в дом, сын спросил о здоровье Златогурова. Причастность создает ответственность. А это уже шаг к самостоятельности.

Посмотрим. Ход за Виталиком.

Нина шла темным переулком и вела Полкана на длинном поводке. Днем она окорачивала собачью свободу, накручивала ремень на руку, словно была уверена, что каждый встречный опасается ее лохматого друга, по виду которого сразу можно предположить неуправляемое полканство. Вечером пес получал относительную самостоятельность, но, приученный жизнью, словно человек, придерживался правил движения, лишь изредка прерывал плавное шествие обнюхиванием углов с последующей демонстрацией своего к ним отношения.

По-видимому, Нина полностью удовлетворялась молчаливым сообществом собаки. Ежедневные прогулки действовали на нее благотворно: реже стали прежде мучительные головные боли, и сон лучше, и вообще стала много спокойнее. Люди часто оценивают душевный покой — свой ли, чужой — лишь по поверхностным признакам. Не всякий способен заглянуть внутрь самого себя да еще и проанализировать увиденное. Нина полагала, что собака скрашивает ее прогулки, а не ее одиночество — подобной формулы она чуралась. Наверное, и Егор играл не последнюю роль в улучшении ее самочувствия. Хотя с Егором сложнее. Если честно, у нее не было потребности, чтобы рядом всегда, каждый день был кто-то еще, кроме Полкана. Конечно, в одном смысле Егор незаменим: за собаку теперь можно не беспокоиться. Раньше, когда Нина болела, ей недоставало близкого человека. Выручали дети, живущие в подъезде, выводили Полкана утром и вечером. А на время отпуска пришлось один раз оставить пса у женщины, работавшей в ветеринарной лечебнице, за небольшую плату.