Юлий Крелин: Без затей

И, наконец, еще один доктор — Марат Анатольевич Тарасов. Ничего особенного с ним не происходило: учился, выбивался в люди, попал работать в больницу под начало к Дмитрию Григорьевичу. В студенчестве занимался спортом, скорее всего боксом, а может, и футболом. Невысок, крепок, коренаст, быстр. Легко завязывает контакты. Похоже, его мало заботят сродство душ и внутренняя, так сказать, структура контрагента. Дружить надо со всеми, считает он. С каждым можно найти общий язык. А от общего языка до общих дел — рукой подать. Стерпится — слюбится. Все ему хороши. Язык-то общий, да тональность в каждом случае разная. Но это уже дело ума, установки, нужды.

Ну вот, пожалуй, и все главные люди, что должны встретиться на последующих страницах. Пока так. А там посмотрим…

Георгий Борисович, врач-хирург, медленно шел по коридору своего отделения, не находя себе ни места, ни дела. Так сложилось сегодня, что делать ему было нечего.

Можно предположить, что готовность к действию, как и счастье, живет внутри нас: иной всегда находит себе занятие, а другой вечно мается в поисках дела. А можно сказать и так: не работа, не счастье внутри нас — скука, пожалуй, внутри нас, и ни от каких внешних обстоятельств она не зависит.

Георгий Борисович шел из кабинета своего друга, заведующего отделением Дмитрия Григорьевича, и прикидывал в душе, как уговорить того начать наконец обследовать собственные почки. Дим все чаще и чаще мучился жестокими приступами колики. Впрочем, называть почечную колику жестокой — то же, что говорить: трава зеленая, а снег белый. Он, по-видимому, считает это высшим пилотажем, с раздражением и беспокойством размышлял Георгий Борисович. Поводом для демонстрации собственного суперменства. Слава богу, у него и без того достаточно возможностей для самоутверждения и на операциях, и дома. Зачем еще одно доказательство своего ненапрасного существования? Если бы он был в состоянии скрыть от всех сумасшедшую боль, он бы это сделал. Но подобное и ему не по зубам. Вот сегодня, например, чего он полез оперировать этого Златогурова? Только вчера вечером у самого был приступ, а утром пошел на сосудистую операцию. Зачем? Ведь никогда не знаешь, сколько она продлится. Совершенно непредсказуемо. Как и начало приступа. Да и мужик нахальный этот Лев, всюду лезет, во все вникает. Бестактный какой-то, все рвется помочь чем-то. Не надо нам никакой помощи, ну просто демьянова уха. И вот результат, Дим сам оклематься не успел, а уже полез его оперировать. Как же! И этому Златогурову тоже надо доказать, какой ты гигант. Супермен хреновый. И чего дурака валяет? Наверно, ему попросту страшно обследоваться: в медицине всегда опасны определенные, окончательные решения, слишком большая ставка в этой игре — не шахматы…

Георгий Борисович спокойно завершил бы свои размышления и свой проход по коридору, привычно минуя чужую боль и страдания, но нет ситуаций однозначных. В кресле у поста дежурной сестры он увидел молодую женщину в больничном халате, которая сидела окаменев, так что и дыхание было незаметным, лишь скатывающиеся по щекам слезы подтверждали продолжающуюся жизнь. Раньше Георгий Борисович ее не видел — по-видимому, только что поступила.

— Что случилось? Почему вы плачете?

Как будто, спросив, он разрешил ей плакать еще пуще: слезы потекли не каплями, а медленной струйкой. Рядом на столе лежала история болезни с диагнозом. Как часто диагноз заменяет врачу имя больного! Перед ним был страдающий человек, и он поинтересовался лишь болезнью — не именем, не работой, не всем прочим, что может подсказать краткая анкета на титульной страничке истории болезни.

— Аппендицит? Сильные боли? Она отрицательно мотнула головой

— В чем же дело?

Черт его принес с вопросами! Нелепо в больнице спрашивать о причине слез. Не такая уж это редкость в хирургическом отделении. Но эти слезы чем-то отличались от обычных. А может, женщина чем-то отличалась от других больных. Пути судеб неисповедимы.

Наконец и она его спросила

— Вы здесь работаете?

— Я врач, хирург, ординатор.

— И вы меня будете оперировать?

— Нет. Дежурные. Вы не хотите оперироваться? Боитесь?

— Да нет, — она всхлипнула, — меня так стремительно привезли, я опомниться не успела… — И заплакала в голос.

Георгий Борисович почувствовал себя обязанным ее поддержать и ободрить. Может, действительно скука, заполонившая его душу, искала выхода?

— …Собака у меня дома осталась… — И несколько громких всхлипов подряд.