Юлий Крелин - Без затей

День шел по накатанной дорожке. С десяти часов — операции, которые для нас такая же рутинная работа, как и запись историй болезни. И тем не менее рутинной работой мы называем все, кроме операций. Может, потому что в подготовке к ним есть какая-то приподнятость, пожалуй, даже легкая эйфория. Сначала переодеваешься внизу в отделении, потом начинаешь подгонять сестер, чтоб подавали больного, потом бегаешь в поисках истории болезни, подгоняешь помощников, наркотизаторов, в операционной опять переодеваешься, моешься, — множество мелких привычных действий, которые и создают атмосферу нетривиальности. Все не отлажено — в результате ежедневная праздничность. На других работах есть, наверное, свой статус энергичной повседневности, другие стандарты праздника.

А вообще-то — все рутина.

После операций чаевничал у себя в кабинете и болтал с Егором. Мне кажется, что я живу не так уж долго — совсем недавно, вчера только в школу пошел, а как за это время изменился мир! Хотя бы по отношению к имени Георгий. Одно время, давно-давно, все Георгии в Москве были Жоржиками, Гогами да Гошами, потом все стали Юрами, какое-то время их предпочитали называть Жорами, причем всякий раз уходящий вариант имени становился нарицательным, ироническим прозвищем. Сейчас нашего Георгия Борисовича предпочитают называть Егором. Что поделаешь, мода не всегда объяснима, но всегда победительна. Надолго ли? Быстрая победа чревата и быстрым забвением.

Егор мне ближе всех в больнице. Без друга на работе невозможно, не знаю, как у других, а у нас в хирургии это очень важно. Нужна не просто опора, а второе «я». Мы все хорошо работаем вместе, но от «мы» можно и утомиться. Важно, чтоб было полное сопереживание, сочувствие, взаимопроникновение. Нет, не сочувствие. Надо, чтоб он страдал вместе со мной, когда мне плохо. А несчастьями наша работа, слава богу, не обижена. А еще важно, чтоб он радовался вместе со мной с той же искренностью. Сострадать, когда тебе плохо, всегда найдутся охотники, а вот друзья, чтоб в полную силу радовались вместе с тобой… Делать вид многие умеют. И чтоб не было пустой иронии, за которой ничего, кроме понимающей улыбки, — ее состроить нетрудно. Ничто, пустоту очень легко прикрыть умной насмешкой. Чуть-чуть сообразительности — и выучишься ухмыляться. А тут жизнь человеческая. Порой страшно бывает… Не работа страшна, а та наглость, с которой ты позволяешь себе вершить чужую жизнь.

— Златогуров хорош. Видел его?

Человек, которого оперируешь повторно, в первые дни прочно занимает твои мысли. Даже если никто не виноват, а таков нормальный ход болезни, — все равно повторная операция тяжким грузом оседает где-то в глубинах души. А может, и на поверхности — забота эта быстро улетучивается, лишь только больному становится лучше. У меня и сегодня была операция, но прошла обычно, без осложнений или особенностей, душу пока, тьфу-тьфу, не затронула. Сегодняшним больным заняты были лишь руки да голова.

— Конечно, видел. С утра видел. — Для Егора мои заботы — его заботы. — Сразу видно, начальник. — Вот и у Егора появилась ироническая усмешка. Но это пришлое, не его. — К сожалению, жизнелюбие не уберегает от склероза.

— Дай бог, пронесет.

— Ты лучше скажи, как твоя почка?

— Не вспугни. А как у тебя с Ниной? Оба одинокие — чего тянете?

— Не твое дело.

— Вестимо, не мое. Морочишь голову только. Ну что ты делал вчера?

— С Полканом гулял. Ей еще нельзя.

— Что ей нельзя?! Ну перестань — давно можно. Ей уже и не то можно. Кто из вас выпендривается? Ведь она уже работает.

— У нее работа сидячая. Да мне что, трудно? Я ж недалеко от них. И Полкан ко мне привык.

— Господи, до чего скучно живете!

— Ты весело?

— Я хоть старше. В кино бы сходили. Любовники!

Этот разговор и не мог ничем кончиться. Если подобное обсуждается, значит, нет предмета для обсуждения. К тому же пришел еще один наш коллега, по кличке Тарас, а по паспорту Марат Анатольевич Тарасов. После операции задержался в оперблоке, записывал в журнал. Пришел, доложился: все в порядке, начальник, присел к журнальному столику, налил чаю и приготовился включиться в нашу пустую интимную беседу с Егором, которая, разумеется, тут же прервалась. Тараса это не смутило, он привычно поинтересовался, когда я начну обследоваться. Я привычно отреагировал:

— Надоели вы мне все. Пока не заболит, не начну.

— Ну, домулло, логика у вас железная! Может, двадцать часов всего перерыв, а вы уже считаете себя здоровым. Ну доктор! — Марат покровительственно засмеялся.