Барри Пейн - Переселение душ

— Давай посмотрим на нее, — заинтересовалась мисс Харверсон.

Куклу и ее одежду извлекли на свет божий. И мисс Харверсон пришла в восторг от всего этого богатства. Но она положила пальчик в рот и стала сосать его, сопровождая этим действием интенсивную умственную работу. Она заявила, что мама потому всю жизнь шила такие красивые платья для куклы, что ей больше не с кем было играть.

— Миленькая моя, я была уже взрослой, когда начала их шить, гораздо старше, чем ты сейчас.

— А сколько лет тебе было?

— Не стоит вспоминать, но больше, чем сейчас.

Обе они самозабвенно возились с куклой, когда вдруг Грэйс услышала, что ее зовет муж:

— Послушай, дорогая. Я должен послать десять шиллингов одному человеку, живущему в Брюсселе. Как это сделать?

Грэйс, смеясь, вошла в кабинет мужа.

— Дай мне письмо и деньги, я их сама пошлю. А ты нисколько не изменился, все такой же непрактичный.

Потом она села рядом с ним и добавила, но уже серьезно:

— Я подарила Синтии свою куклу, и она уже полюбила ее.

— Ваш палтус, сэр, — сказал официант, поставив перед молодым человеком тарелку, наполненную белыми костями, глазными яблоками и чем-то вроде куска резины.

Подобные кушанья в ресторане гостиницы, в которой остановился Морис Хейнес, не являлись редкостью. Внутреннее убранство гостиницы было выдержано в духе местного кафедрального собора. Тяжелыми складками свисали вниз зеленые венецианские шторы на окнах, яркие газовые лампы затенялись розовыми абажурами, а стены были облицованы дубовыми панелями в псевдо-якобитском стиле.

В зале было полно народу. За столиками восседали в основном пожилые дамы и старушки. Именно они чаще всего являются постоялицами провинциальных английских гостиниц. Эти дамы составляют особый клан. Как правило, они одеты в коричневые юбки и неукоснительно меняют блузки, переодеваясь к обеду; старушки кутают плечи в серые шерстяные шали. Разговаривают дамы обычно шепотом, в еде неприхотливы — склевывают все, что ни принесет им официант. Выглядят они так, словно жизненные силы их на исходе, и страдают хроническим брюзжанием. Все они постоянно простужены и капают на носовые платочки эвкалиптовое масло. Но присмотритесь к ним внимательнее. Пусть вас не удивит, если иная пожилая дама, стыдливо прижав руку ко рту и смущенно пряча глаза от страха, что ее поймают на месте преступления, что-то шепчет официанту и прикрывает правой рукой лист с перечнем вин. Можете не сомневаться, что дамы не имеют ничего против глотка спиртного, например виски с содовой.

В зале работали два официанта. Старший, англичанин, проработал здесь уже несколько лет и под воздействием кафедрально-соборной атмосферы приобрел манеры и внешность архидьякона. Другой, помоложе, итальянец лет восемнадцати с печальными глазами, трудился в гостинице всего лишь два месяца, но уже вполне тянул на псаломщика.

«Архидьякон» и поставил тарелку с так называемым палтусом перед Морисом Хейнесом.

— Разве это палтус? — возмутился мистер Хейнес. — Скорее всего это объедки, которые вы отобрали у кота. Отдайте их обратно несчастному животному и принесите мне что-нибудь съедобное.

И вдруг за соседним столом раздался взрыв неистового смеха. И в смехе этом клокотала радость бытия, чистая, искренняя, — он внезапно смолкал, и возобновлялся с новой силой. Этот смех нарушил все соборное благолепие, царящее в ресторане. Чопорные девы лет пятидесяти оборачивались, чтобы посмотреть на девочку, которая так заливисто смеялась. Одни фыркали, выражая крайнее неодобрение, другие отзывались еле уловимыми улыбками. Официант-архидьякон всем своим видом выражал страдание. «Псаломщик» сначала невозмутимо продолжал работать, пока вирус смеха не поразил его в самое сердце. Он уронил порцию пудинга, зажал рукой рот и пулей вылетел в коридор, где принялся топать ногами и безудержно хохотать.

А на девочку по-прежнему накатывали приступы смеха.

— Б рекратите, умол а ю вас, — уговаривала ее обеспокоенная немка-гувернантка. И, обернувшись к залу, беспомощно развела руками. — Это истерик! Тиш, тиш. Ruhig, Селия. Это ошен некрасив!

Селия качала головой, захлебываясь от смеха.

— Ой, не могу, фрейлейн! Как он про кота сказал!

И она снова зашлась смехом.

Морис Хейнес не намеревался никого смешить. Он просто не выдержал такого издевательства над едой. Он почти убедил себя, что кипяченая водичка с жалкими кусочками моркови и жилистым мясом — это суп-жульен. Но «палтус» его доконал. Он, молодой художник, обладающий отменным пищеварением, провел в пути весь день, а завтра должен писать парадный портрет местного священника. Хороший обед был жизненно необходим ему. Он послал за хозяйкой гостиницы.