Казимеж Тетмайер - Ha горных уступах

— Я Собек Яворчарь.

Такой у него, у бестии, гонор был.

И только сказал — не ошибся. Мужик не попал трубкой в рот, словно у него рука онемела. Баба ложку в миску уронила, у девок глаза остановились, а парнишка вскочил с места и бросился за двери, словно его кипятком обварили. Удрал.

Знал Собек, что делает. И страшно рад был. Гордо поглядел он по сторонам.

— Ты — Собек Яворчарь? — пробормотал через минуту мужик.

— Я!

Тут его уже не на полатях, а на постели пригласили спать, а сами решили уйти в черную избу, хотя ночь была, страшно холодная.

Собек велел себе постлать в белой избе — приказывал смело, словно чувствуя свое право, и радовался, что хоть раз под крышей поспит. Его уже третий день преследовали.

Человек он был не лукавый и сам предполагал благородство в людях. Он не сомневался, что мужик знает о награде за его выдачу, но с презрением отвергал мысль, что он может его выдать.

— Спасибо вам, — сказал он просто, уходя из черной избы.

— Не на чем, — ответил мужик, и Собек ушел в белую избу, лег и заснул.

А мужик мигом к войту, войт мигом за мужиками; собралась их толпа человек в двенадцать или больше, — окружать дом было незачем — в окнах везде были решетки. Вошли они все гурьбой в избу, где спал Собек Яворчарь. По разбойничьему обычаю он положил рядом с собой чупагу, но баба еще раньше потихоньку вытащила ее из-под его руки.

Увидев свет и людей, он схватился за чупагу — нет ее. Вскочил с кровати. Но хитрая баба потихоньку по избе горох рассыпала. Поскользнулся он и упал.

Люди насели на него и связали.

Так взяли на Гаркловой горе, за Новым Торгом, Собка Яворчаря, при имени которого, — как говорили, — земля дрожит от страха всюду, где плывет Ваг, Орава, Попрад и Дунаец. Взяли его из за мужицкой и бабьей измены.

А славен он был всюду.

Когда его стали сажать на воз, чтобы везти к старосте в Новый Торг, он сказал мужику, который его выдал:

— Отчего ты не сказал мне, что ты беден, чтобы не делать такого свинства, как выдавать меня? Я бы дал тебе столько же и еще больше, если бы ты попросил.

А тебе, баба, за то, что ты мне гороху под ноги насыпала, стоит в глаза наплевать. Выдать… ну, по городам, по деревням об этом говорили, — у каждого на это право было; и я мог не хвастаться, кто я такой! Эх, чорт возьми! Если б не эти веревки! Я бы тебя, проклятая баба, только в руки взял и уж лучше, чем этих понятых, оттрепал бы чупагой! Но оставайтесь тут с Богом! Мстить я вам не буду; орел ястребу только тогда мстит, когда его у гнезда встретит. А вы моим детям ничего не сделали, да если б и хотели, так ничего бы сделать не могли: после меня ни в одном месте гнезда не осталось. Хотя моих гнезд будет по свету дюжины три, а то и больше. Да и тут, почитай, было бы одно или два, да только мне спать хотелось.

Хотелось ему шляпу набекрень надеть, двинул рукой, да только руки были связаны. Войт, понятые и все мужики дивились его удальству.

— Человече божий! Аль не знаешь, куда едешь? — говорит войт.

— Куда еду, знаю, но и то знаю, что диковинно ехать буду.

— Как?

— Кони меня будут тянуть, а бараны везти.

Но такой страх был всюду перед ним, что за это оскорбление его никто не ударил; напротив, мужики смотрели на него с уважением.

И, может быть, они отпустили бы его, но все присматривали друг за другом и рассчитывали на награду.

Надеялись, что каждому что-нибудь достанется. Гурьбой и на воз сели.

А Собек Яворчарь, только они тронулись, запел.

Бесились они, но бить его не смели; так и ехали — они его проклинали, а он их в песнях ругал. Не доезжая Нового Торга, они уже ничего ему не говорили, дивясь в душе его удальству и дару складывать песни. Он тоже перестал их ругать и пел, словно никого с ним не было.

— Эх, ты, Господи, Господи!.. — думали мужики. — Уж он, бедняга, сам себя под виселицей видит!..

И они отпустили бы его, — их он никогда ведь не обижал — если бы не надеялись хоть по два дуката получить за службу.

Мужика, который его выдал, они называли мысленно «сукиным сыном», а все-таки завидовали ему, что он получит двадцать дукатов, и жалели, что Господь не к ним привел Собка и что не им он признался, кто он такой.

Таковы люди!

Привезли его в Новый Торг, отдали властям; оттуда переслали его в Новый Сонч. Ну, а там Яворчаря, — много ли, мало ли, — засадили на 20 лет в тюрьму.

Как стали там одно к другому подводить: там украл, там убил, там корчму сжег, — стало одно за другим выплывать. Как стали ему читать, что и как, казалось, что и до вечера не кончат. Не мало всего было.