Казимеж Тетмайер - Ha горных уступах

— Слезешь с печи!..

Но Яворчарь ничего — лежит на печке, овсяную похлебку ест и с места не трогается.

Другого бы горец палкой избил и из дому прогнал, а этого что-то немного побаивался. Парень был под потолок. Так вся зима прошла.

Только пришла весна, Собек тронулся. В один прекрасный день — нет батрака.

Горец пахал на тройке волов паровое поле около Оравы.

Собек приходит к нему и говорит: «Хозяин! Что-то дело плохо идет у тебя! Выпряги бычков, пусти на траву попастись, — я за них попробую».

И пошли. Взял Собек в руки деревянный хомут — так они и пахали. Одна полоса, другая! На третьей полосе горец шляпу уронил и так и не успел поднять ее из борозды.

Только тогда горец догадался, кого кормил зимой овсяной похлебкой. Да было уж поздно.

Ушел батрак, что за трех быков пахал, в лес, к Ораве. День прошел, другой. Забыл про него горец.

Нет, пришли-таки летом, почти в полдень. Четверо их было. Вмиг забрали все, где что нашли. А самого горца, как бабы ни причитали над ним, поймали и облили ему голый живот горячим салом. И сказал ему Собек, уходя:

— Овцы есть у тебя — зарежь! Закутайся шкурами, вылечишься! Это за твою похлебку!

У разбойников на все средство есть!

И больше ни горец не видал его, ни он горца. Не очень уж им хотелось встречаться.

Другую зиму, года два спустя, Собек иначе провел. Засел он в Закопаном, и с ним засела там его любовница, Зослянка.

Собек был мужик на все руки: книжку читал, точно это ему ничего не стоило, на свирели играл на диво. И в Закопаном люди его считали Бог весть чем. Костелы были далеко, так они все в воскресенье сходились к Собку. Изба была большая, — печь накрывали платками, вот и все! Собек облекался в длинную до пят рубашку Зослянки, брал книжку в руки и громко читал по мой над печкой, а люди вторили ему.

Бабы молились так, что по всей избе слышно было.

Песни пели, какие были в книжке, а, когда «служба» кончалась, ели и пили.

Там у Собка не пускали молиться никого, кто не приносил с собой водки, сала или мяса. Все знали об этом и несли, что у кого было — и шли. Когда наедались и напивались, начинали плясать.

Первым выходил всегда Собек со своей Зослянкой; а когда они уж вдоволь напляшутся, Собек сядет на скамью, берет свирелку, играет, а люди пляшут.

Не раз эта «служба» до вторника затягивалась у Собка. И не один хозяин приходил с такой обедни домой лысым. Собек не шутил: чуть кто хоть глазком подмигнет Зослянке, сейчас возьмет за чуб и — шварк! — в поле, а волосы в руке останутся. Бедняжка уж в избу не вернется драться, — пойдет тихонько домой, да макушку щупает. С Собком шутки были плохи! Но люди не сердились на него — в другое воскресенье опять все приходили.

Весной Собек отмерил Зоське полотна от сосны до сосны. Вот какая мера была!

И ушел в лес.

Так зимовал Собек Яворчарь.

Наконец, его расковали; и штука же вышла!

Подходит к нему молоденький офицер; арестанты как раз на дворе были. Кругом высокая стена. Офицер говорит Собку:

— Яворчарь! Правда, что ты умеешь бегать по отвесной стене!

— Правда! Отчего ж не уметь!.. — отвечает Собек.

— Сколько шагов сделаешь?

— Сколько угодно, хоть четыре.

— А вскочишь на эту стену?

— На эту? Нет, не вскочу.

— А взбежишь?

— Шагами? Взбегу.

Задумался офицер на минуту, молод он был, любопытен, говорит:

— Дашь слово, что не убежишь со стены?

Собек даже не заколебался: «Дам», — говорит.

Масса людей около него стояла: поляки, русины, горцы — им бы показать себя, их бы удивить!.. — да и солдат много было вокруг.

— Честное слово? Знаешь, что такое честь? — спрашивает его офицер.

— Честь — значит честь! Знаю — говорит Собек. — Был я у отцов пиаров в Подоленце года два, по-латыни они меня учили. Я должен был ксендзом стать, да там разное такое вышло, так что я здесь теперь… хотя я не мало обеден отслужил в Закопаном. Не убегу!

— Ну, так беги!

Расступились люди перед Собком, он разбежался, подпрыгнул на сажень вверх, потом еще раз, другой, — три шага сделал, у людей только в глазах мелькнуло, а он уже был на стене.

Онемели люди от изумления. А Собек стоял на стене и глядел на мир Божий.

У всех сердца бились в груди. В эту минуту сто мыслей пролетело в головах арестантов. Собек мог бежать. За стеной никто не караулил. Такого бегуна никто бы не догнал. Мог бежать, куда угодно, — в Венгрию, в горы, — куда угодно. Свобода была в его руках.

Собек стоял и смотрел на мир. Он был свободен.

Солнце ярко заходило на небе.