Джон Пристли - Дядя Ник и варьете

— Она это со всеми проделывает, приятель. Не обращай внимания.

— Что? — Я обернулся и увидел Гарри Дж. Баррарда в том же чудовищном гриме и костюме; он ждал своего выхода.

— Дии-дуу-дидли-дуу, — запел он во весь голос. — Дии-дуу-дидли-дуу. — И, замахав руками, с шумом выбежал на сцену.

Пока он выкрикивал хриплым голосом свои глупости, я обнаружил рядом с собой дядю Ника — теперь это снова был высокий, мрачного вида чародей.

— Он тебе не нравится, дружище?

— Нет, не нравится.

— И им тоже. Его песенка спета. Они глупы, но не настолько, и бедняга это понимает.

Он отошел, чтобы сосредоточиться перед выходом. Пока взмокший Баррард яростно дожевывал последние строчки своих куплетов, Хислоп, Сэм и Бен лихорадочно суетились вокруг индийского храма, проверяя реквизит. Наконец Баррард выскочил за кулисы, громко топоча ногами, чтобы аплодисменты казались сильнее, опять выбежал на сцену с видом любимца публики, вернулся и вышел бы кланяться еще раз, если б режиссер не остановил его. Тогда он стал возле меня, и пока оркестр не заиграл нашу музыку, «Египетский балет», я слышал его тяжелое дыхание. В его глазах застыли ужас и отчаяние. Его песенка и вправду была спета.

Несмотря на то что я знал, как делается большая часть фокусов, и теперь смотрел их из-за кулис, номер дяди Ника поразил меня еще сильнее, чем в первый раз, когда я сидел в зале. Этому помогла публика: по рядам еще до аплодисментов пробегал общий вздох изумления. И сам дядя Ник работал особенно ловко, выглядел еще внушительнее — великий мастер в своей стихии. В этот миг меня охватила гордость за наш номер, и я стал его ревностным приверженцем, и эта гордость и преданность никогда больше не покидали меня, что бы я ни думал о своем дяде и о жизни на сцене варьете вообще.

Его вызывали несколько раз, под конец он небрежно махнул одной рукой, потом другой — и показал публике два больших букета цветов. (Это были, конечно, искусственные, бумажные цветы, которые плотно складывались и упрятывались в маленькие пакетики, а потом выбрасывались пружинкой. В начале номера он проделывал множество таких трюков, и я был рад узнать, что за укладку цветов и исправность пружинки отвечали Сэм и Бен.) Когда занавес опустился и начался антракт, дядя Ник подошел ко мне за кулисами и сразу заметил мой довольный вид.

— Хорошо прошло?

— Просто чудесно! — ответил я. — Дядя Ник, обещаю вам: буду делать для номера все, что в моих силах.

Он снял с головы тюрбан.

— Терпеть не могу эту штуку. Ладно, ладно, малыш, спасибо за обещание. Ужинать будешь с нами. Сисси тебе говорила? Хорошо. Тут ко мне пришли, так что я вернусь примерно через час. А пока можешь заняться делом, помоги остальным, проверь, убран ли реквизит, посмотри второе отделение, если тебя еще не воротит, или пойди выпей, в общем, делай как знаешь. Только не думай, что я стану тебя дожидаться к ужину. Приходи к одиннадцати, малыш.

Хислоп объяснил мне свои обязанности — они были несложны, так как почти все делали Сэм и Бен. К тому времени, как я освободился и собрался вернуться на свое место в кулисе, на сцену вышел Рикарло.

Разумеется, я понимал, что вот-вот снова увижу эту девушку, Нэнси, и на сей раз нас не будут разделять огни рампы — мы встретимся как коллеги-артисты за сценой. Я ждал с бьющимся сердцем, хотя и попытался взять себя в руки и не валять дурака. И тут я хочу обратить внимание на то, что может еще раз встретиться в этих воспоминаниях: я уверен, что мое волнение не помогло моим будущим отношениям с Нэнси, однако паши отношения словно бы уже существовали по какому-то большому счету времени и воздействовали на меня в моем сиюминутном времени в виде этого странного волнения — будущее словно отражалось на настоящем. Конечно, я не могу ничего доказать — хотя приступ удушья явно был слишком силен для того, что я чувствовал в ту минуту, — и все же я уверен, что это было именно так.

Они стояли там, обе, в нескольких футах от меня — Нэнси и ее сестра. Они взглянули на меня, по-видимому, гадая, кто я такой. Я поклонился им и улыбнулся. Они ответили легким поклоном и улыбкой. Вскоре к ним подошел муж Сьюзи Боб Хадсон, которого легко было отличить от двух других «джентльменов» Амброза и Эсмонда, они о чем-то зашептались. Нэнси, такая же обворожительная, как на сцене, взглянула на меня еще раз, и я снова улыбнулся, но получил в ответ не улыбку, а всего лишь быстрый надменный взгляд: глаза ее скользнули по мне, и она отвернулась. Я почувствовал себя оскорбленным, потом разозлился. Какого черта она воображает? И что им наплел этот Хадсон?