Борис Зайцев - Дом в Пасси

— Консьержем, консьержем...

Анатолий Иваныч все улыбался — лукаво и поощрительно. В такое дурацкое, мол, время ничему удивляться не приходится.

Но в столовой внимание его быстро отвлеклось. На столике стояла шхуна, изящно сделанная. Он показал на нее генералу.

— Это... мой подарок. И вместе — реклама! Он хитро улыбнулся.

— У нее здесь бывает немало народу, видят... иной раз и мне заказ перепадет. Есть ведь любители кораблей. Она меня познакомила с одним стареньким французским адмиралом, пре-милейшим... Два брига заказал и фрегат... А иногда мы с ней и большие дела устраиваем.

Анатолий Иваныч блаженно улыбнулся. Вновь переживал радость хорошей комбинации. Но и генерала несколько подбодрила шхуна.

— Ведь замечательно сработана, действительно... Вы что же, моряком были, что ли? Инженером корабельным?

— Нет! Никогда. И даже боюсь моря. Я по дипломатическому ведомству.

Генерал посмотрел на него пристально. «Со странностями малый. Прямо чудоковат». Когда тень с именем Элен внесла чай, они сели у тяжелого дубового стола с дневной скатертью — добротной красноватой материи. Анатолий Иваныч задумался, побалтывая ложечкой в стакане.

— Я был младшим секретарем посольства, и казалось, все так навсегда, и служба, Россия. А теперь видите... тоже очень нуждаюсь. Пожалуй, не меньше вас. Тоже... борюсь, но иногда падаю духом.— Он помолчал, потом вдруг взял опять генерала за рукав, приветливо и как бы с грустью.— Вот и подумаешь: к чему? Вечно возиться, бороться, бегать, занимать... Я сегодня к Антонию Падуанскому заходил, помолился ему... Это, как вы думаете, поможет?

В комнате тихо, светло. Отопление слегка потрескивает. Иногда по трубам что-то мелодически перебегает. Генерал сидит под струящимся светом, в незнакомой комнате полузнакомой хозяйки, глядит на малознакомого обитателя Пасси — полусоседа, полутоварища. Ему тоже кажется, что приоткрылась некая стена из светло-теплой столовой. Море житейское! Ему ли не знать по нем плаваний?

Но сейчас он бурчит:

— Что ж это к Падуанскому? Вы разве католик?

— Нет, православный.

— Тогда лучше уж к Сергию или Серафиму. Анатолий Иваныч вдруг забеспокоился.

— Напрасно к Падуанскому? Значит, скорее бы вышло, если бы обратился к преподобному Сергию?

Генерал слегка фукнул.

— Опасаетесь, что вместо Маклакова попали к Моро-Джи-аффери?

— Нет, но, конечно, естественнее мне, как православному...

— Ничего, Бог даст и Падуанский поможет.

Генерал помешивал чай ложечкой, задумчиво смотрел на Анатолия Иваныча. Он уже несколько освоился и с местом. Вежливый человек с мигающими глазами, будто чего-то стесняющийся, не раздражал его.

— А по правде говоря, очень многим русским здесь нужна сейчас помощь. Дело серьезное-с, очень серьезное...

— Серьезное,— отозвался почтительно Анатолий Иваныч.

— И не столь в смысле материальном. Разумеется, всем трудно. Приходится вот так пороги околачивать. Но главное не в этом. Мы, военные, отлично знаем, что такое в борьбе моральная сторона. Самый ловкий и правильный маневр может разбиться о духовную стойкость. Вспомните у Толстого, Шен-грабенское сражение. Да таких примеров можно и из нынешней войны привести десятки. А так как нынешняя жизнь по напряженности своей очень похожа на войну, то и приходится с опытом войны считаться.

— Конечно, война! Совершенно правильно.

Анатолий Иваныч все сочувственнее на него смотрел. Этот сухощавый старик, бедно одетый, среднее между испанским грандом и аристократическим консьержем, нравился ему все более.

— Я даже скажу вам так: наше положение походит на труднейшую фазу военных действий — на отступление... Как мы в Польше, в пятнадцатом году, летом отступали... Сохранить в отступлении порядок и не пасть духом, не разложиться — это, знаете ли... Здесь не место, разумеется, рассказывать. Но как вспомнишь эти ночи июльские — в темноте полк движения, и с трех сторон зарева. Только узенький коридорчик туда, где Россия. С трех сторон немцы. Как они нас, почти безоружных, вовсе не окружили — удивляюсь.

Генерал помолчал.

— Здесь, в эмиграции, многие не выдерживают, как и у нас на фронте случалось. Выскочит из окопа молоденький прапорщик. Скажем, у него зуб болит. Да из-за зубной боли трах, в лоб себе из нагана. Вы замечаете, как часты стали у нас самоубийства? Газ, веронал, мало ли что. Даже и преступления появились — ослабел народ, оно понятно. Вот где духовная поддержка и нужна-с. Это все равно, разумеется, Сергий или Антоний, важна бодрость в отступлении, чтобы его достойно вынести. На заранее подготовленные позиции! Знаем мы эти позиции. Вроде тогдашних окопишек — бухнешься в них на заре и лежишь целый день. Но что поделать, приходится... и теперь как тогда в младших бодрость поддерживать. В нашем, военном кругу, есть здесь известное товарищество, связь. В некоторой степени крепит. А нужно бы и вообще на всю эмиграцию.