Борис Зайцев - Дом в Пасси

Анатолий Иваныч сел в метро на бульваре Османн. Через десять минут сороконожка станции Трокадеро выносила его из глубин. Рядом ахали две мидинетки — вечным аханьем притворного страха — как бы не оступиться при выходе — хохотали, держались друг за дружку. Анатолий Иваныч любил эти лестницы. Поднявшись, оглянулся — нельзя ли опять спуститься и подняться? Но было уже поздно, сонный тип в будке — сзади. Зато выйдя на свет Божий, пересекши синюю в вечерней мгле площадь с золотыми огнями, он на улице Франклэн не сел в подъемник дома Олимпиады, а пошел пешком: насколько любил ползучие гусеницы метро, столь же ненавидел лифты — боялся их. И медленно подымался сейчас по тихой, в ковре, лестнице. Олимпиада жила в четвертом этаже, с балконом, видом на Трокадеро и заречье Парижа. Богатые французы обитали за массивными дверьми... Все здесь порядок, «благообразие». Шаги не слышны по бобрику. «У консьержки, наверное, les quelques six-sept cents milles francs d'economie [какие-то шесть-семь сотен тысяч сбереженных франков (фр)]. Да, у них все прочно, у французов».

Отворила горничная — из тех безразлично послушных парижских существ, что с парадной своей стороны, обращенной к хозяевам и гостям, напоминают летейские тени, в действительности же полны той самой жизни, страстей, зависти и желаний, как и их повелители. Такая тень — нынче Жюльетта, завтра Полина — прошептала, что мадам несколько сейчас занята. «У мсье rendez-vous?» [свидание (фр.).]. И безразличным жестом пригласила в гостиную. Столь же привычно повернула выключатель — в люстре вспыхнул нежный свет, сразу выхвативший комнату из небытия. Мягкий ковер — будто бобрик с лестницы забрел и сюда. Виды Варшавы на стенах, мощный диван ампир из деревенского дома под Кельцами. Карельской березы рояль, узенький, старомодный: не Шопен ли играл на нем некогда? Куст бледной сирени в корзинке.

Летейская тень удалилась. Анатолий Иваныч потушил свет. Комната тотчас угасла, зато другой мир явился: за окнами, дальше решетки балкона, за башней Трокадеро замерцал золотистой чешуей Париж. Мрак синел и туманел. Но дракон шевелился в нем, отливая бесчисленными, огнезлатистыми точками. Анатолий Иваныч сел в кресло. Было тепло, тихо, покойно. Из двери справа узенькая стрела света по ковру. Голоса. Олимпиадин узнал он сразу, другой, мужской, будто тоже знакомый.

Над драконом в окне вознеслась узкая золотая цепочка башен, задрожала, обнаружила над собой красную голову, а на теле выскочила цифра 6, и красная голова заструилась, замигала переливчатым пламенем.

В комнате двинули стулья, встали. Дверь отворилась. Олимпиада вошла плавной, медленной, точно паж должен нести шлейф королевского ее платья.

— Какая тьма...

Опять тайная сила пронеслась в люстру. Мантии на Олимпиаде не оказалось, просто атласный пеньюар с мехом. Сзади Михаил Михайлович.

Анатолий Иваныч подошел к ручке. Давнее знакомство, еще с Польши, баккара с мужем, некие общие предприятия с Олимпиадой, все это установило как бы товарищеские, слегка запанибрата отношения.

— А мы с генералом целые проекты строили... Да, трудные времена.

Все тем же плавным шагом подошла она к сирени, тронула ее у корня. Глаза стали серьезны. Тяжеловатые ноздри раздулись.

— Helene [Элен! (фр.)].

Летейская тень вынырнула из глубины.

— Вы не поливаете сирени. Совсем сухая!

— Я поливаю.

— Нет, сухая.

Тень покорно исчезла. В передней раздался звонок. Олимпиада взглянула на ручные часы.

— Это мой адвокат. Дела, дела... Генерал, попробуйте, как я советую. Может, что и выйдет. Я ведь дала вам карточку. Так. Анатоль, чай будет в столовой, мне только несколько слов, да подписать две бумаги. Вот. У вас, разумеется, тоже неважно? Да, поговорим. Михаил Михайлович, если меня не дождетесь, то передайте Доре Львовне, чтобы захватила завтра эту книжку.

И la belle Olympe, положив руль вправо на борт, выплыла в свой кабинет.

Анатолий Иваныч ласково улыбнулся генералу.

— По-годите уходить. Выпьем по чашке чаю. Генерал имел вид несколько подавленный.

— Что же мне здесь чай пить. Я как проситель, с письмом. Анатолий Иваныч взял его за рукав, слегка погладил.

— И я. И я тоже. Это... ничего!

Он серьезно, по-детски расширил глаза.

— Вы на халаты атласные... не обращайте внимания. Это — так полагается. А стесняться... Не надо. Она вам обещала?

— Д-да-да... что-то вроде консьержа в замке под Парижем. Генерал вынул карточку, повертел в руках. Слегка пожал плечами.

— Я могу и консьержем...