Сусанна Тамаро - Поступай, как велит тебе сердце

Мне не раз было плохо из-за нее. Она без конца переживала по разным поводам, и всегда, исключительно по причинам внешнего характера. Ее уверенность в собственной непогрешимости внушала мне чувство вины, и я платила за него одиночеством. Когда-то я пыталась быть похожей на мать, но без особого успеха - мои намерения неизменно терпели крах: чем больше я старалась, тем хуже мне становилось. Отрицание себя ведет к презрению, от которого до ненависти лишь один шаг. Когда я поняла, что любовь моей матери зависит только он внешнего, поверхностного – от того, кем я должна была быть, и кем не была на самом деле – в тишине своей комнаты, и в глубине своего сердца я ощутила, что она мне отвратительна.

Чтобы скрыться от этого чувства, я выдумала свой собственный мир. Вечером, в постели, прикрыв лампу одеялом, я до поздней ночи читала книги о приключениях. Я была большой фантазеркой. Сначала я решила, что стану пиратом и буду плавать в Китайском море – но я представляла себя доброй разбойницей, которая грабит не для наживы, а для того, чтобы отдать все беднякам. От фантазий на пиратские темы я перешла к мыслям о благотворительности: я мечтала, что, получив диплом по медицине, поеду в Африку лечить негритят. В четырнадцать лет, прочитав биографию Шлимана, я поняла, что, увы, никогда никого не буду лечить, потому что моя единственная и истинная страсть – археология. Из всего множества занятий, которым я хотела посвятить свою жизнь, думаю, только это и было моим призванием.

Чтобы осуществить эту мечту, я первый и единственный раз воспротивилась отцу, настояв на своем желании пойти в классический лицей. Он и слышать об этом не хотел, говорил, что от этого не будет толку, и если уж поступать в лицей, то лучше заняться иностранными языками. В конце концов, однако, я добилась своего. Переступив порог лицея, я была уверена, что победила. Я ошибалась. Когда по окончании учебы я сообщила отцу, что хочу поступить в университет в Риме, он отрезал: «Нечего даже и говорить об этом». А я, как тогда было принято, беспрекословно подчинилась. Не стоит полагать, что, выиграв бой, ты выиграл и войну – это ошибка, которую мы часто допускаем в молодости. Сейчас я думаю, что если бы боролась, упрямо стояла на своем, в конце концов, отец уступил бы. Его категоричный отказ не выходил за рамки обычной для тех лет системы воспитания. В глубине души взрослые полагали, что молодежь не способна принимать самостоятельные решения. Следовательно, когда они выказывали желание, отличное от воли старших, его проверяли на прочность. Если дети отступали перед первым же препятствием, родители уверялись в том, что это было только легкое увлечение и речь шла не о настоящем призвании.

Для моего отца, равно как и для матери, дети были прежде всего обязанностью перед обществом. На наше внутреннее развитие закрывали глаза, но зато с крайней строгостью следили за соблюдением внешних приличий. Я должна была сидеть за столом прямо, прижав локти к туловищу. Если при этом я размышляла, как бы мне скорей умереть, это не имело никакого значения. Лишь то, что было на поверхности, имело какое-то значение – все остальное считалось непристойным.

Меня растили, как будто я была обезьянкой, которую нужно хорошенько выдрессировать – а не человеком, не личностью, со своими радостями, горестями, потребностью быть любимым. От того внутри меня родилось невероятное одиночество, которое с годами заполнило собой все – оно было подобно вакууму, в котором я двигалась медленно и с усилием, как водолаз на дне моря. Одиночество происходило еще и от вопросов, которые я задавала себе, и на которые не находила ответов. Уже в четыре, пять лет я, глядя на мир, спрашивала: «Почему я здесь? Откуда я взялась? Откуда взялось все вокруг меня? Как было раньше? Было ли все точно так же, когда меня не было – и будет ли так всегда?» Это желает знать любой ребенок, который ощущает, как сложно устроен мир. Я была уверена, что и взрослые спрашивали себя об этом, и что им удалось ответить – однако, после двух или трех попыток обратиться к матери, и потом к няне, я ощутила, что они не только ничего не знают, но никогда и не задавали себе этих вопросов.

Одиночество угнетало меня все сильнее. Понимаешь, я была вынуждена разбираться во всем, что мне не было ясно, своими собственными силами. С течением времени я стала задавать себе все больше вопросов - все более ужасных, при одной мысли о которых мне становилось страшно.

Первый раз я столкнулась со смертью, когда мне было шесть лет. У отца была охотничья собака, Арго – ласковый пес, который любил меня и был моим товарищем во всех играх. Я целыми днями кормила его кашкой из грязи и травы, или же играла с ним в парикмахерскую, и он покорно ходил по саду со шпильками в ушах. Однажды, подвергая Арго очередному мучению, я заметила, что на шее у него была небольшая опухоль. Несколько недель спустя он утратил прежнюю охоту бегать и прыгать, а когда я садилась за стол обедать, он уже не укладывался у моих ног, вздыхая и глядя на меня умоляющим взглядом.