Сусанна Тамаро - Поступай, как велит тебе сердце

Однажды я вернулась из школы, и Арго не встретил меня, как обычно, у калитки. Сначала я подумала, что, наверное, отец взял его на прогулку. Но когда я увидела, что отец спокойно сидит в кабинете в своем кресле, и собаки нет у его ног, меня захлестнуло тревожное предчувствие. Я выбежала из дома и, крича во все горло, стала звать его по всему саду, потом вернулась и обыскала каждый угол по два или три раза. Вечером, когда я должна была, как обычно, поцеловать родителей и сказать им «Спокойной ночи», собрав все свое мужество, я спросила у отца: «Где Арго?» «Арго… - сказал отец, не отрываясь от чтения журнала, - «он от нас ушел». «А почему?» - спросила я. «Потому что ему надоели твои выходки».

Небрежность? Бессердечие? Жестокость? Что было в том ответе? В тот самый момент, когда услышала эти слова, что-то внутри меня оборвалось. Я перестала спать по ночам, днем я могла разрыдаться из-за пустяка. Месяц или два спустя мои родители вызвали врача. «Девочка истощена», - сказал он и прописал рыбий жир. Почему я не спала, почему носила с собой повсюду потрепанный мячик Арго – об этом никто и не думал меня спрашивать.

Я думаю, именно после того случая я стала взрослой. В шесть лет? Именно так, в шесть лет. Арго не стало, потому что я была дурной – следовательно, мои поступки могли влиять на то, что было вокруг меня – и так влиять, что все разрушалось, исчезало.

С тех пор я ничего уже не делала просто так, в силу своих желаний. Страшась совершить очередную ошибку, я постепенно свела их на нет, я стала равнодушной и нерешительной. Ночью, сжимая в руках мячик, я повторяла сквозь слезы: «Арго, прошу тебя, вернись. Прости меня, я все равно люблю тебя больше всех». Когда отец принес домой нового щенка, я даже смотреть на него не хотела. Для меня он был, и должен был оставаться, совершенно чужим.

В воспитании детей царило лицемерие. Я прекрасно помню, как однажды, гуляя с отцом вдоль живой изгороди, я увидела околевшую малиновку. Безо всякого страха я взяла ее в руки и показала отцу. «Положи ее обратно! - вскричал он тут же. - Разве не видишь, что она спит?» Смерть, как и любовь, была темой, которой не следовало касаться. Разве не было в тысячу раз лучше сказать мне, что Арго умер? Отец мог бы взять меня на руки и сказать: «Я усыпил его, потому что он болел и очень сильно мучился. Там, где он теперь, ему гораздо лучше». Конечно, я разрыдалась бы, затосковала, долгие месяцы ходила бы к тому месту, где он похоронен. А потом, постепенно, я стала бы забывать его, за чередой новых интересов и увлечений Арго остался бы в глубине моей памяти как радостное воспоминание детства. Но все случилось иначе, и Арго, напротив, стал маленьким мертвецом, которого я носила в себе.

Поэтому я говорю, что в шесть лет стала взрослой: потому что вместо радости отныне во мне поселилось уныние, и вместо любопытства – равнодушие. Мои родители были чудовищами? Нет, вовсе нет, для тех времен они были совершенно нормальными людьми.

Лишь в старости мама стала рассказывать о своем детстве. Ее мать умерла, когда она была еще ребенком; до ее появления на свет у нее был брат, который умер в возрасте трех лет от воспаления легких - и она имела несчастье родиться не только девочкой, но еще и в годовщину смерти брата. В память об этом печальном совпадении ее с первых дней одевали в траур. Над ее кроваткой возвышался написанный масляными красками портрет брата - напоминая ей о том, что она всего лишь подделка, бледная копия кого-то, кто был гораздо лучше ее. Понимаешь? Как можно обвинять ее в холодности, в бесчувственности, в том, что она ничего не могла понять? Даже детеныши обезьян, которых помещают в отдельную вольеру и не дают общаться с матерью, в конце концов, теряют интерес к жизни и умирают. А если мы обратимся к еще более далекому прошлому, если мы узнаем, какова была жизнь моей бабушки, или прабабушки - кто знает, что мы тогда обнаружим.

Несчастье, подобно ряду наследственных болезней, передается, как правило, по женской линии - от матери к дочери. Переходя из поколения в поколение, оно не разделяется на части, не уменьшается – а напротив, становится глубже, острее, прирастает к нам все крепче. У мужчин в те годы были иные возможности - у них была работа, политика и война; они могли выплескивать свою энергию, открывать новые горизонты. Мы - нет. Мы из поколения в поколение перемещались из спальни в кухню, из кухни в ванную, совершая несчетное количество шагов и движений, нося в себе все ту же обиду, все ту же неудовлетворенность. Я стала феминисткой? Нет, не волнуйся – просто я пытаюсь ясно увидеть то, что было в моем прошлом.