Сусанна Тамаро - Поступай, как велит тебе сердце

Когда с тобой произошла та история в детском саду, я раздобыла книг в надежде узнать что-то новое и понять тебя лучше. В одной книге из числа толковых было сказано, что дети помнят мельчайшие детали своей предыдущей жизни, если она оборвалась рано и в результате насильственной смерти. Вспоминая о необъяснимых, абсурдных страхах, которые владели тобой в детстве – боязнь выходящего из вентиля газа, уверенность в том, что в любой момент все может взорваться, – я склонна верить такому объяснению. Когда ты уставала, или тревожилась по какой-то причине, или просто не могла уснуть, тебя сковывал необъяснимый страх. Тебя не пугали людоеды, ведьмы или волки-оборотни – ты боялась, что весь мир вот-вот взорвется и разлетится на мелкие куски. Поначалу, когда ты, дрожа от страха, появлялась посреди ночи на пороге моей комнаты, я вставала, брала тебя за руку и, говоря что-нибудь ласковое, провожала в твою комнату и снова укладывала в постель. Не выпуская моей руки из своей, ты просила рассказать сказку, которая кончалась бы хорошо. Опасаясь, что я расскажу что-нибудь не то, ты объясняла мне весь сюжет от «а» до «я», и мне только и оставалось, что послушно следовать твоим наставлениям. Я повторяла сказку два, три раза. Наконец, уверившись, что ты успокоилась, я вставала и шла в свою комнату – но на пороге снова слышала твой жалобный голос: «Это правда? - спрашивала ты. - Всегда так бывает?» Тогда я возвращалась, целовала тебя в лоб и говорила: «Конечно, сокровище мое, по-другому просто быть не может, даю тебе честное слово».

Я была против того, чтобы ты спала рядом со мной - нехорошо, чтобы дети спали рядом со стариками, – но иной раз мне не хватало духу отправить тебя обратно. Едва заслышав твои шаги у двери, не поворачиваясь, я говорила: «Все в порядке, ничего не взорвется, ступай в свою комнату», - и притворялась, что крепко сплю. Я слышала твое дыхание - ты стояла, не двигаясь какое-то время, – потом край кровати тихонько скрипел, и ты осторожно забиралась под одеяло рядом со мной, и засыпала, наконец, изнуренная, как мышонок, который натерпелся страху и, наконец, забился к себе в норку. Едва рассветало, я брала тебя на руки и относила в твою комнату. По утрам ты крайне редко вспоминала, что было ночью – почти всегда ты была уверена, что так и спала в своей постели.

Когда подобные страхи одолевали тебя при свете дня, я старалась успокоить тебя: «Посмотри, какой прочный наш дом, – какие толстые стены, разве они могут взорваться?» Но мои доводы были впустую: уставившись перед собой невидящими глазами, ты повторяла: «Взорваться может все, что угодно». Я долго пыталась понять, чем был вызван этот твой страх. Что такое этот взрыв? Возможно, воспоминание о твоей матери - о ее внезапной смерти. А может, этот страх зародился в той жизни, о которой ты с необычайной легкостью рассказала воспитателям в детском саду? Или же и то и другое было перемешано и покоилось в каком-то недоступном уголке твоей памяти? Кто знает… Несмотря на то, во что принято верить, я полагаю, что в сознании человека гораздо больше темных пятен, нежели светлых. В одной из книг, которые я прочла тогда, было также сказано, что детей, которые помнят свои предыдущие жизни, больше в Индии и в странах Востока, где такой взгляд на вещи является частью культуры. Откровенно говоря, мне в это верится легко. Представь, например, что однажды я заговорила бы со своей матерью на неизвестном языке, или вдруг заявила: «Я тебя не выношу, с мамой, которая была у меня в прошлой жизни, мне было гораздо лучше». Можешь быть совершенно уверена, и дня не прошло бы, как я оказалась в сумасшедшем доме.

Есть ли хоть слабая надежда избежать судьбы, которую навязывают нам обстоятельства нашего появления на свет и воспитания, - можно ли освободиться от того, что наши предки передали нам вместе с генами? Как знать… Быть может, среди поколений скованных по рукам и ногам людей кому-то однажды удастся заметить более высокую ступеньку, и ему удается, отдав все силы, вскарабкаться на нее. Разорвать круг, впустить в комнату свежий воздух – вот, я думаю, та малость, ради которой совершается круговорот жизней. И ради нее ты отдаешь все силы, хотя не можешь быть уверен в победе.

Моя мать вышла замуж в семнадцать лет; когда ей было восемнадцать, родилась я. За все детские годы – и даже за всю свою жизнь – я не видела с ее стороны никаких проявлений теплых чувств. Ее брак не был союзом по любви. Никто ее не принуждал, она сама приняла такое решение, потому что, будучи богатой еврейкой да к тому же еще перешедшей в католичество, мечтала о благородном титуле. Мой отец, значительно старше ее, был бароном; он любил музыку и его пленил голос моей матери. Произведя на свет наследницу, как того требовало общество, они жили, погрязнув во взаимных оскорблениях и обидах, до конца своих дней. Моя мать умерла несчастной и обиженной, и ее не коснулась даже тень сомнения в том, что может быть в чем-то она могла бы упрекнуть и себя. Виноват был жестокий мир - он не оставил ей выбора. По характеру я очень отличалась от матери, и уже к семи годам, по прошествии зависимости ранних лет, не могла ее выносить.