Конрад Эйкен - Два викинга

Что‑то в этом роде я и собирался сказать Полю, думая, что ласточка — единственная из птиц, для которой полёт может быть чистым наслаждением, когда случайно бросил взгляд на девушку. Она застыла, отвернув чуть вниз и в сторону гордое лицо под серебряными крыльями, и продолжала изучать свои ногти; она по–прежнему лениво опиралась на наклонённый мотоцикл, и лишь однажды подняла глаза вверх на кружащую фигуру. Но и в этот раз взгляд был обращён не столько на него, как в некие неведомые дали. Была ли она, как казалось, так совершенно безучастна? Или это естественно для профессионалов? Выражение её лица не изменилось и когда он, снижая скорость, спустился на наклонный пол и остановился рядом с ней и что‑то сказал ей тихим голосом. Что‑то очень короткое: одно или два слова. Наверно, какое‑то указание или совет. Он посмотрел на неё, и она отвернулась: просто смотрела в сторону, будто сквозь стены, пока он объяснял зрителям вежливым и хорошо поставленным голосом, что он и его жена впервые в мире выполняют номер в «Круге смерти» одновременно, добавив, как бы невзначай, что советует всем отодвинуться от предохранительного троса. Через секунду девушка уселась на машину и, разогнавшись, описала первый круг по стене. Миг! — и она уже была высоко, а яркие крылышки быстро поднимались к нам. Мне показалось, что она взлетела по отвесной стене гораздо быстрее юноши, но, может быть, я ошибался? И что двигалась она тоже быстрее. В мгновение ока она взмыла к самому верху, чуть не до предохранительного троса, прекрасное лицо викинга застыло в яростной чистоте скорости, ветер сбил свободный голубой воротник назад от белой шеи, и тогда снизу взметнулась вторая машина. В немыслимом рёве, от которого, казалось, стены должны были разлететься на куски, две фигуры носились скрещивающимися кругами: девушка жестко держалась одного уровня, а юноша то падал, то взлетал. Невозможно было выбрать, за чем следить: неземным лицом девушки или блистательными виражами её партнёра. Но сейчас нельзя было оторвать глаз именно от него, потому что он опять поплыл, как птица, сняв руки с руля, и что‑то достал из кармана: это был чёрный шёлковый квадрат, чёрный платок, рвавшийся из рук, как яростное пламя. Двумя руками он поднял его перед лицом. Да, он закрыл себе глаза повязкой! Черный квадрат прижало ветром к глазам: он словно прилип к лицу от одной скорости движения, и опять, распахнув руки, юноша нырял, как ласточка, по всему кругу, легко и свободно, а девушка вверху двигалась чуть медленнее и, кажется, впервые наблюдала за ним.

Но наблюдала с той же застывшей яростью, с тем же выражением отстранённой и необоримой гордости — и без малейшего страха за себя и за него. Почти зло или даже презрительно, и с примесью нетерпения: когда уже ему надоест. Просто чувствовалось, что она думает: «Да кончай уже, хватит на сегодня, ты уже показал себя, съезжай вниз с этой стенки, и пойдём домой!». И чувствовалось её собственное наслаждение скоростью и опасностью, будто эта сверкающая отвесная стена была для неё дороже жизни.

Номер, впрочем, подходил к концу. Юноша сорвал с лица и быстро спрятал чёрный платок, и начал снижаться кругами, замедляя движение. Мотоцикл прерывисто застучал, и вот уже юноша снова был на полу, а девушка съезжала к нему со стены по изящной спирали, всё медленнее и медленнее, серебряные крылышки были обращены вниз, а яростная головка — гордо откинута назад. Меньше чем за минуту она спокойно подкатила к центру, они стали укладывать машины на ночь, а зрители вокруг нас потянулись к выходу. Внизу открылась снаружи полукруглая дверь в стене, и вошёл помощник с деревянным молотком. Первой, не проронив ни слова, покинула арену девушка, а юноша, что‑то сказав на ходу помощнику, последовал за ней за ней. Десять золотых минут закончились.

— Ну, — спросил Поль, когда мы спускались по узкой лестнице, — я был прав?

— Ты был прав. Я не нахожу слов. Они несравненны, невероятны! Именно ты и должен был их открыть.

Он хмыкнул.

— Да, ничего не скажешь, повезло.

— Вот только объясни мне, почему не было аплодисментов?

— Действительно любопытно. Им никогда не аплодируют. Ни одного хлопка. Ты знаешь, мне кажется это потому, что зрители на самом деле были ошеломлены, совершенно подавлены — может быть, поэтому?

— Может быть, может быть. Я, во всяком случае, был!

Ярмарка уже закрывалась на ночь. На карусели было темно, то там, то здесь выключали освещение, разбредались с площадок последние гуляки. По занавескам цыганских вагончиков и повозок двигались тени: добрые люди укладывались на ночь. У громадного зелёного грузовика с электростанцией сидел на табуретке сторож. Табуретка стояла прямо на траве, а сторож читал газету под голой лампочкой, торчавшей из борта машины, и косил взглядом на стучащие моторы. От грузовика по траве тянулись кабели к карусели, «Кругу смерти», к вагончикам. Мы осторожно перешагивали через них и решили вернуться домой вдоль реки. Юноши и девушки мы нигде не увидели.