— Ты была плохой?
— Очень плохой! В Нью–Хейвене о таком и помыслить не могут.
— Опять надо мной потешаешься?
— С того времени, как я тебя видела в последний раз, у меня было шесть связей. Все потрясающие.
— Каролина!
— Хватит тебе, папик–попик! Ешь сливу.
— Не люблю их. Старые и сморщенные.
— Ты сам такой.
— Ладно, расскажи мне. Я даже не знаю, огорчаться мне за тебя или радоваться.
— А почему только то или другое? Природа шире. Я славно провела время.
— Неправда, мне кажется, один из них — Ривьер.
— Ну, разумеется, не будь ослом. И полисмен был. И романист. И издатель.
— Каролина, ты всё‑таки дура.
— Сама знаю, но хотела от тебя услышать.
Она улыбнулась мне с другого края пустого столика, а на глазах у нее блеснули слезы. Она не смаргивала их, и всё улыбалась, а они капали. Без малейшего изменения в голосе она вдруг сказала:
— Филипп, я боюсь! Как мне страшно!
Мы проговорили об этом всё утро. Она объясняла, что сама понять не может, но так вот случилось. Ей было скучно, одиноко, нужна была встряска, почувствовать, что мужчины к ней тянутся, так нравилось внимание мужчин, особенно литературных. А с полисменом: да, тут действительно сумасшедший, немножко пьяный опыт. А что в нем плохого? Совсем об этом не жалеет.
От рассказанного мне становилось тошно, и я почувствовал, что отвечаю ей сухо и односложно. Мне стало стыдно. Я честно признался, что всё это немного изменило мое отношение к ней. Она улыбнулась и сказала, что так и думала. Тогда, постоянно повторяя, что у меня нет никаких моральных возражений против такого образа жизни, я умолял ее поверить, как верил я сам, что это ее разрушит. Она духовно обеднеет. Всё покажется бессмысленным. Это ее не совсем убедило. Мы заспорили о слове «духовно». Что такое духовность? Я, естественно, обнаружил, что и сам не могу толком объяснить, что это такое, и поэтому мы перешли на вещи более материальные. Чем будет ее жизнь, если попытаться взглянуть на нее целиком? Допустим, когда‑нибудь позднее она захочет выйти замуж и т. д., и т. д., а мужчина, за которого она захочет выйти…
— Филипп, ты такой хороший, только я всё это знаю. Это учат в пятом классе вместе с родом существительных и спряжениями.
— И многим другим. Только истина есть истина, и никуда от нее не денешься.
— Направо — Запад, налево — Восток, но брата не встретит брат…
— О Боже, ты, Каролина, безнадежна. Какой смысл с тобой разговаривать?
— Никакого. Мне страшно! Мой путь лежит через это — разве не ужас?
— Ну, почему ты так решила? Не думай о себе такого, что бы там ни приходило в голову. (Вот мой единственный момент чахленького великодушия). Всё кончится нормально. Только, Бога ради, не рвись так хватать жизнь обеими руками: обе обожжешь!
— Она обожгла обе руки до жизненного пожара! — пусть это будет моей эпитафией.
Пока мы так препирались, я всё больше ощущал свою беспомощность. Что я мог поделать? Время моего визита подходило к концу: я знал, что должен оставить ее в двенадцать и что не увижу несколько месяцев, и становился от этого еще несчастнее. Что с ней теперь случится? Я ей нравился. Ей хотелось думать, что я уважал и даже любил ее, а сейчас я совершенно определенно создал у нее впечатление, будто ни того, ни другого нет. Я ходил взад и вперед по ее обтрепанной гостиной, зло поглядывал на бумаги, одежду и вещи Ривьера (что он за парень, в конце концов?) и тщетно пытался придумать какой‑то план.
Единственное, что мне пришло в голову, это убедить ее поскорее выйти замуж. Но зачем, возражала она, с такой беспутной природой, выходить замуж? Ведь несчастными в таком случае окажутся уже не она одна, а двое. Ей еще не встречался мужчина, с которым хотелось бы пробыть больше недели. Мужчин же вообще она считала противными, заносчивыми, скучными и вызывающими интерес, может быть, лишь степенью своей изворотливой бессовестности.
Что можно было на это ответить? Ничего. Я глянул на часы, смерил свирепым взглядом Каролину, хмуро уложил вещи, а она предложила мне лишь яблочный зефир и какую‑то безделушку для Мейбл! Да, Каролина, черт возьми, сумела выбрать для этого момент. И всё‑таки было между нами какое‑то необычно глубокое понимание, которого даже злое подтрунивание не могло скрыть. Мы оба были несчастливы, и расставание наше было несчастливым. От Каролины я добился лишь твердого обещания вскоре навестить нас в Нью–Хейвене… Впрочем, и тут она добавила, что приедет на пару дней, возможно, с молодым человеком, ее предполагаемым женихом, ради «моего августейшего смотра и одобрения». Еще раз расхохотавшись, она захлопнула между нами дверь.
Читать дальше