Питер Акройд - Кларкенвельские рассказы

— Но преподобная Агнес говорила, что тебе, по твоим же собственным словам, снятся только пр о клятые.

— Больше ничего объяснить не могу. Песнопение я заучиваю, но грамматику знаю плохо.

После чего воззвала к Спасителю. Во время другой встречи она предсказала огонь и меч, но следом с радостным воем стала пророчить блаженство. Разгадать смысл ее слов экзорцист был не в силах. Он посоветовал одно: держать ее в обители и ни под каким предлогом не выпускать за пределы монастыря.

Три недели спустя после того, как Клэрис взялась подметать пол в церкви, окрестные улицы облетела молва о новом необычайном событии: люди будто бы своими ушами слышали многократные громкие вопли монастырской регентши. Монахини сбежались в здание капитула и увидели, что регентша стоит столбом, а на каменном полу, крестообразно раскинув руки, распростерлись несколько монахинь. Вокруг их неподвижных фигур были цепочкой разложены маленькие, выточенные из дерева и камня изображения Девы Марии; между телами горели свечи. Монахини негромко, речитативом выпевали литургический антифон Media vita in morte sumus; [13] В расцвете жизни пребываем мы в смерти (лат.). регентше же почудилось, что они поют Revelabunt celi iniquitatem ludi, [14] Суровость неба умеряют забавы (лат.). а это слова известного колдовского заклинания. Оттого регентша и подняла крик. Тем временем одна из монахинь вскочила на ноги и швырнула свечу в своих сгоравших от любопытства перепуганных сестер; другая трижды прикусила зубами камышинки, а это знак проклятия. Многих обуял страх, что бесовщина охватит весь монастырь, и настоятельница приказала запереть нарушительниц порядка в монастырских погребах.

Как раз наутро после этого неприятного происшествия преподобная Агнес де Мордант и пошла с сестрой Идонеей в расписную келью, где назвала Клэрис матерью лжи.

— Из-за тебя здесь начались напасти, — говорила настоятельница. — Можно подумать, среди нас затесалась грязная свинья.

Клэрис пристально посмотрела на грудь Агнес.

— Кольцо на монашеском облачении — все равно, что кольцо в носу у свиноматки.

У настоятельницы руки чесались дать сквернавке оплеуху, однако она сдержалась.

— Не тверда ты в своих речах своих, Клэрис. Того и гляди, оплошаешь да в лужу сядешь.

— Не оплошаю. У меня под ногами каменная твердь.

— Тогда молись о спасении, дочь моя.

Клэрис пала на колени.

— Я молюсь Деве Марии, святой Богоматери, молюсь, чтобы пять ран на теле единственного Её Сына проявились вновь.

Агнес бросила на нее неприязненный взгляд. Она подозревала молодую монахиню в изощренной хитрости, но доказать ничего не могла.

— Раны эти обернутся ранами нашего города, когда он вознесется к высшему блаженству, — продолжала Клэрис.

— Темнишь, сестра.

— В Лондоне случится пять пожаров и пять смертей.

Не вставая с колен, она запела:

Вняв горячим просьбам преподобной Агнес, Роберт Брейбрук, епископ Лондона, велел доставить Клэрис в свой дворец в Олдерменбери. За долгие годы Роберт разбогател на церковных доходах. Этот крепкий румяный мужчина был известен тем, что внезапно впадал в неистовый гнев. Кларкенвельскую монахиню целый час продержали в тесной каменной келье, прежде чем провести в соседнюю просторную залу пред очи епископа. Тот сидел, обмакивая пальцы в чашу с розовой водой.

— Так вот она какая, маленькая монашка, изрекающая большие пророчества. Oh, та dame, il faut initier le peuple аuх mystères de Dieu. [15] О, сударыня, нужно приобщать народ к таинствам Господним (фр.). Ты эту песню поешь? Оставьте нас, — бросил он двум каноникам, которые привели Клэрис, и те поспешно удалились. В коридоре они приникли к закрытой двери, но слов расслышать не могли, лишь однажды из залы долетел смех. Наконец беседа закончилась. Роберт Брейбрук с монахиней вышли, рука епископа лежала сзади на шее черницы.

— Разумное дитя умеет ждать, — проронил он.

— Разумное дитя знает своего отца.

— Помни, Клэрис, отныне я твой отец.

Водно ветреное дождливое утро, спустя неделю после беседы Роберта Брейбрука с сестрой Клэрис, случайный прохожий мог заметить в крытой аркаде церкви Сент-Бартоломью-де-Грейт, принадлежавшей небольшой обители в Смитфилде, двоих мужчин. Они вели серьезный разговор и быстро шагали вдоль колоннады. Один был в черном плаще с капюшоном — типичном одеянии монахов-августинцев. На другом болталась хламида из кожаных лоскутов, с пояса свисали шило и ножовка — орудия его ремесла. За ними, потупя голову, следовал третий, помоложе. Случайного наблюдателя, вероятно, озадачило бы одно обстоятельство: хотя третий шел почти по пятам за теми двумя, они его явно не замечали. Звали молодого человека Хэмо Фулберд. Он внимательно прислушивался к беседе старших.