Натаниель Готорн - Дом с семью шпилями

Фиби, внезапно попав из яркого дневного света в густые сумерки коридора, не сразу увидела, кто впустил ее. Прежде чем ее глаза привыкли к темноте, кто-то взял ее за руку — крепко, но очень нежно, от чего сердце ее забилось с необъяснимой для нее самой радостью. Ее повели дальше — не в приемную, но в другую, нежилую комнату, которая в старые времена была большой приемной Дома с семью шпилями. Солнечный свет лился во все незанавешенные окна этой комнаты и падал на пыльный пол. Фиби теперь увидела ясно — хотя это уже не было для нее открытием после теплого пожатия руки, — что ее впустил в дом не Клиффорд и не Гепзиба, а Холгрейв. Какое-то неопределенное чувство подсказывало ей, что она услышит от него что-то необыкновенное, и, не отнимая руки, она смотрела пристально ему в лицо. Она не предчувствовала ничего ужасного, однако, была уверена, что в доме совершилась важная перемена, и потому с беспокойством ожидала объяснения.

Художник был бледнее обыкновенного, на его лице лежал отпечаток задумчивости и суровости. Впрочем, улыбка его была исполнена неподдельной теплоты. Он походил на человека, который, в одиночестве размышляя о каком-нибудь ужасном предмете посреди дремучего леса или беспредельной пустыни, вдруг узнал знакомый образ самого дорогого друга. Несмотря на это, когда он почувствовал необходимость ответить на вопросительный взгляд Фиби, улыбка исчезла с его лица.

— Я не должен радоваться вашему возвращению, Фиби, — сказал он. — Мы встретились с вами в странную минуту!

— Что случилось? — воскликнула она. — Отчего опустел дом? Где Гепзиба и Клиффорд?

— Ушли! Я не могу понять, где они! — ответил Холгрейв. — Мы одни в доме!

— Гепзиба и Клиффорд ушли! — вскрикнула Фиби. — Возможно ли это? И зачем вы привели меня в эту комнату вместо приемной Гепзибы? Ах, случилось что-то ужасное! Я хочу видеть!..

— Нет-нет, Фиби! — сказал Холгрейв, останавливая ее. — Я вас не обманываю: они действительно ушли, и я не знаю, куда. Ужасное происшествие и правда случилось в доме, но не с ними и, в чем я совершенно уверен, не по их вине. Если я верно понял ваш характер, Фиби, — продолжал он, глядя на нее с беспокойством и нежностью, — то при всей вашей внешней хрупкости вы одарены необыкновенной силой.

— О, нет, я очень слаба! — ответила девушка, дрожа. — Но скажите же мне, что случилось?

— Вы сильны! — настаивал на своем Холгрейв. — Вы должны быть и сильны, и благоразумны, потому что я совсем сбился с пути и нуждаюсь в ваших советах. Может быть, вы подскажете мне, что я должен делать.

— Говорите же! Говорите! — взмолилась Фиби. — Эта таинственность пугает меня! Скажите хоть что-нибудь!

Художник медлил. Он все еще не решался открыть ей ужасную тайну вчерашнего дня. Но невозможно было таиться перед ней, она должна была узнать истину, — Фиби, — сказал он, — помните ли вы это?

Он подал ей дагеротип — тот самый, который он показывал ей в первое их свидание в саду.

— Что общего имеет эта вещь с Гепзибой и Клиффордом? — спросила Фиби нетерпеливо, удивившись, что Холгрейв шутит с ней в такую минуту. — Это судья Пинчон! Вы мне уже его показывали.

— Но вот то же самое лицо, нарисованное всего полчаса назад, — сказал художник, показывая ей другую миниатюру. — Я как раз окончил портрет, когда услышал ваш стук в дверь.

— Это мертвец! — вскрикнула, побледнев, Фиби. — Судья Пинчон умер?

— Да, — сказал Холгрейв. — Он сидит в соседней комнате. Судья Пинчон умер, а Клиффорд и Гепзиба исчезли. Больше я ничего не знаю. Все, что можно к этому прибавить, — только догадки. Возвращаясь в свою комнату вчера вечером, я не заметил никакого света ни в приемной, или комнате Гепзибы, ни у Клиффорда, ни какого-либо шума, ни шагов не было слышно в доме. Сегодня утром — та же мертвая тишина. Из окна я слышал, как соседка говорила кому-то, что ваши родственники оставили дом во время вчерашней бури. Потом до меня дошел слух, что судья тоже исчез. Какое-то особенное чувство, которого я не могу описать — неопределенное чувство какой-то катастрофы, — заставило меня пробраться в эту часть дома, где я и обнаружил то, что вы видите. Чтобы приобрести свидетельство, нужное Клиффорду и важное для меня — потому что, Фиби, я странным образом связан с судьбой этого человека, — я решил запечатлеть его портрет.

Даже в своем волнении Фиби не могла не заметить спокойствия в поведении Холгрейва. Он чувствовал, по-видимому, весь ужас смерти судьи, но осознал этот факт умом, без всякой примеси удивления, как неизбежное событие, которое можно было предвидеть.