Валентин Рыбин - Разбег

Нина вышла в сенцы, и Иргизов слышал, как она возится с примусом, разжигая его. Затем она торопливо вернулась в комнату, бросила на ходу: «Извини, я быстренько сварю кофе», и вновь занялась в сенцах примусом. Он кивнул ей в знак согласия и взял с туалетного столика фотоальбом в бархатных корках. Раскрыв его, увидел большое фото: стройный подтянутый комбриг стоял, опершись рукой на тумбочку, и слегка улыбался. «Наверное, это ее бывший муж, — подумал Иргизов. — Он перевернул страницу и увидел этого же военного с женщиной в светлом платье. «Может быть, это ее отец и мать?» Нина внесла кофейник, распространяя на всю комнату пряный запах кофе.

— Нина, кто это? — спросил он.

Поставив на стол две чашки, она налила в них кофе и, садясь рядом, заглянула в альбом:

— Это мой отец. Погиб в двадцатом, в Крыму.

— Как? — вырвалось у него. — А я думал…

— Погиб мой отец, — печально повторила Нина. — Уехал туда, в штаб Фрунзе и, как рассказывают сослуживцы, погиб в первом же бою. А это мама, — пояснила она и, подумав, доверительно сказала: — Четыре года поплакала и вышла за другого. За одного бухгалтера. Я не смогла его терпеть. Слизняк какой-то. Что она в нем нашла? А сама она — прелесть. Когда я была маленькой, мама мне рассказывала множество сказок, но больше всего я любила сказку о принце и бедной девушке, которая все время ждала — когда же за ней приедет принц на коне? И вот, уже после революции, по-моему, в девятнадцатом, когда папина бригада стояла в Саратове, к нам домой стали приезжать конники. Наш дом стоял на откосе, над Волгой. Представь себе — появляется на бугре кавалерист, складывает ладони рупором и зовет: «Комбриг Ручьев, на вы-ы-ход!» Папа мгновенно выходит во двор и дает знак, что сейчас придет. А мама, бывало, говорит: «Дождешься, Ниночка, и за тобой вот так приедет твой принц». Как-то отец услышал эти мамины слова и поправил ее: «Тогда уж не принц, а красный рыцарь революции — это куда романтичнее!» Сегодня, когда ты появился на откосе у Золотого ключа, во мне все перевернулось. Увидев тебя, я подумала: «Это мой Красный рыцарь», и позвала. Может быть, это судьба? — Нина застенчиво улыбнулась, и Иргизов непроизвольно потянулся к ее руке, зажал в ладони и поднес к губам.

— Хорошо, если судьба, — сказал, не выпуская ее ладонь. — Я всю жизнь буду благодарить эту судьбу.

Нина еще раз улыбнулась, но уже грустно, словно жалея о чем-то, и проговорила со вздохом:

— Жаль, что эта судьба не пришла к нам два года назад. Два года назад я закончила театральное училище, пришла в театр и оказалась в липких руках пьяницы и бабника. Я думала, вместе с новой жизнью по-новому заживет и театр. Но я оказалась в такой обывательской богеме, в такой патриархальной обстановке, что не вынесла ее и ушла. Уехала сюда с подругой. А тут тоже осколки старого мира, а не современные артисты. Все понимают, что надо создавать театр нового типа, театр — на современном репертуаре, с новой системой: с системой Станиславского, — но только понимают. Дальше дело не движется. Сплошная буффонада, а не драма. Больше кривляний, чем души.

Нина говорила о своем наболевшем, говорила это впервые — до встречи с Иргизовым никому не жаловалась, не роптала на серятину театральной жизни. Это с его появлением она почувствовала крайнюю необходимость высказаться вот так, как говорила сейчас. Иргизову многое было непонятно. Он не знал, кто такой Станиславский, что за система у него, что такое репертуар, буффонада, и, слушая Нину, терялся, не в силах поддержать беседу.

— Нина, прости, — признался он. — Я ничего не смыслю в том, что ты мне говоришь, но мне очень интересно. Я ведь говорил тебе там, на ключе, что мы часто ходим коллективно на спектакли. В театре я и увидел тебя впервые.

— Дану, что ты! — успокоила она его. — Я все понимаю. Я говорю о самых несложных вещах. Просто тебе все это незнакомо. Я тоже, наверное, многое не пойму из твоей биографии. Расскажи о себе.

И он охотно, и тоже впервые в жизни, начал рассказывать о своем детстве и юности, о том, как стал красноармейцем и оказался в Каракумских песках.

Иргизова нежданно-негаданно навестил Морозов: пришел в девять вечера. Самого дома не застал. Зина встретила черноусого, коренастого командира в военной форме несколько растерянно — сразу не смогла сообразить, откуда он взялся. Будто бы не здешний — ни разу в Полторацке не видела, а внешность знакомая. Морозов тоже не признал в семнадцатилетней красавице ту костлявую, стриженную под «барана», Зинку, которую видел восьмилетней девчонкой, когда заезжал на несколько дней домой в Покровку.