Гюстав Флобер - Бувар и Пекюше

— Пустяки! Нам не понадобится библиотека.

— К тому же она у меня есть, — говорил Пекюше.

Они устраивались заранее. Бувар увезет свою мебель, Пекюше — свой большой черный стол; пригодятся и занавески, а если захватить еще немного кухонной утвари, то этого будет вполне достаточно.

Они поклялись друг другу ничего не разглашать, но лица у них сияли. Это потешало их сослуживцев. Бувар, лежа грудью на конторке и раздвинув локти, чтобы лучше закруглять косые буквы, насвистывал по привычке и все время лукаво подмигивал тяжелыми веками. Пекюше, взобравшись на высокий соломенный табурет, с неизменной старательностью выводил прямые черточки своим размашистым почерком и, раздувая ноздри, кусал себе губы, как будто боялся проговориться.

Полтора года провели они в поисках, но ничего не нашли. Разъезжали по всем окрестностям Парижа, а также от Амьена до Эвре и от Фонтенебло до Гавра. Искали такого имения, которое бы действительно было имением, не настаивая непременно на живописной местности, но и приходя в уныние от бедных пейзажей.

Они избегали соседства населенных пунктов и в то же время боялись одиночества.

Порою они уже принимали решение, затем, боясь впоследствии раскаяться, отменяли его под тем предлогом, что место казалось им нездоровым, или подверженным ветру с моря, или расположенным слишком близко к фабрике, или с плохим сообщением.

Их выручил Барберу.

Он знал, о чем они мечтали, и в один прекрасный день пришел с известием, что слышал о продающемся поместье в Шавиньоле, между Каном и Фалезом. Оно представляло собою ферму площадью в тридцать восемь гектаров со своего рода замком и садом, который приносил много плодов.

Они отправились в Кальвадос и пришли в восхищение. Но только с них запросили за ферму вместе с домом (порознь они не продавались) сто сорок три тысячи франков. Бувар согласен был заплатить всего сто двадцать тысяч.

Пекюше старался сломить его упорство, просил его уступить, наконец заявил, что разницу берет на себя. Это было все его состояние, сложившееся из материнского наследия и сбережений. Никогда он о нем не заикался, приберегая этот капитал для чрезвычайных обстоятельств.

Уплата была произведена полностью в конце 1840 года, за шесть месяцев до его отставки.

Бувар уже не был переписчиком. Вначале он продолжал служить, неуверенный в будущем. Но оставил службу, лишь только успокоился в отношении наследства. Однако он охотно наведывался к братьям Декамбо и накануне отъезда угостил пуншем всю контору.

Пекюше, напротив, обошелся с сослуживцами сурово и, уходя в последний день, грубо хлопнул дверью.

Ему предстояло наблюдать за упаковкой, исполнить множество поручений, сделать новые покупки и попрощаться с Дюмушелем.

Профессор предложил ему переписываться, обещая держать его в курсе литературных событий, и, еще раз поздравив, пожелал ему доброго здоровья.

Барберу обнаружил больше чувствительности, прощаясь с Буваром. Он бросил партию в домино, дал слово погостить у него в деревне, заказал две рюмки анисовой, и они расцеловались.

Вернувшись домой, Бувар на балконе вздохнул полной грудью, говоря себе: «Наконец-то!» Огни набережных дрожали на воде, шум омнибусов затихал вдали. Ему вспомнились счастливые дни, проведенные в этом большом городе, пирушки в ресторане, вечера в театре, сплетни привратницы, все его привычки, и он почувствовал сердечную слабость, грусть, в которой не решался самому себе признаться.

Пекюше до двух часов ночи расхаживал по своей комнате. Он больше не вернется сюда; тем лучше! Но все же, чтобы оставить по себе какую-нибудь память, он нацарапал свое имя на штукатурке камина.

Главную часть багажа увезли накануне. Садовые орудия, кровати, матрацы, столы, стулья, жаровня, ванна и три бочки бургундского отправлены были по Сене через Гавр в Кан, где Бувару предстояло их дождаться и доставить в Шавиньоль.

Но портрет его отца, кресла, запас ликеров, книжки, стенные часы, все ценные вещи были погружены в фургон, путь которого лежал через Нонанкур, Вернейль и Фалез. Пекюше пожелал его сопровождать.

Он уселся рядом с проводником на скамейке и, надев свой самый старый сюртук, кашне и рукавицы, прикрыв ковриком ноги, в воскресенье 20 марта выехал на рассвете из столицы.

Движение и новизна путевых впечатлений развлекали его в течение первых часов. Затем лошади замедлили шаг, что вызвало перебранку между проводником и возчиком. Они выбирали отвратительные постоялые дворы, и Пекюше из чрезмерной осторожности ночевал вместе с ними, хотя они за все отвечали.