Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

«Что такое?» — удивился Малинка, но узнал все несколько позже; когда же спускался вниз, окно было закрыто. («Дурное предзнаменование», — решил он, и его сердце горестно сжалось.) Малинка еще раз прошелся по саду и наскочил на Бубеника.

— Извольте идти завтракать, а то мы ехать должны.

За завтраком Бубеник рассказал, что наверху страшный переполох: горничная застала баронессу на полу без чувств, тут же разбудила барона, и им едва удалось привести ее в себя с помощью уксуса и воды. У баронессы было, говорят, какое-то видение.

— Господи боже! Но теперь-то баронесса уже пришла в себя?

— Конечно! Иначе как же она рассказала бы про видение?

— А какое видение? — спросил Малинка, дрожа всем телом,

— Говорит, явился ей какой-то любимый родственник или знакомый, сам не знаю кто. Мол, так оно бывает, если кто помирает где-нибудь вдалеке. Вознесшаяся душа принимает живое обличив, чтобы сообщить милой о своей смерти. Я-то, конечно, в такие фортели не верю, но женщины верят. А ведь баронесса тоже только женщина.

У Малинки чайная ложка выпала из рук. Он догадался вдруг об истине, и по сердцу его разлилось благостное тепло.

— Ступайте, Бубеник, наверх, вызовите его высокоблагородие и скажите ему, что этим видением был я. Мне захотелось поглядеть на окрестности с высоты, и я попросил подтянуть себя наверх, на леса; а корзинка ползла мимо открытого окна баронессы, и я даже увидел ее, она стояла перед зеркалом, в котором, очевидно, я и отразился. Когда меня выше подтянули, я услышал крик, но так и не понял, что случилось.

— Хе-хе-хе, — весело рассмеялся Бубеник, потирая руки. Потом опрометью кинулся наверх с объяснением.

Малинка сидел как на иголках и очень сожалел, что попросил подтянуть себя на блоке. Но коли уж поступил так, зачем было еще и признаваться с маху! И он задумался о возможных последствиях. Барон, который пока ни слова, наверное, не сказал о нем, теперь сообщит жене: «Да ведь это же был мой секретарь; он попросил подтянуть его на леса».

И Малинка с ужасом представил себе, как разворачивается сцена: — «А как зовут твоего секретаря?» — спрашивает баронесса. «Корнель Малинка», — отвечает барон. «А кто его рекомендовал тебе?» — «Твой брат Фери». — «А он сказал тебе, кто такой Малинка?» — возмущенно воскликнет баронесса. «Ничего не сказал, только порекомендовал». — «О, бессовестная его душа! Знай же, он мой бывший поклонник, я с ним даже флиртовала немного, потому что он подвернулся случайно и писал мне стихи, а это мне очень нравилось, ведь я была еще такая дурочка! И теперь этот наглец пробрался к нам с помощью моего подлого братца, чтобы разрушить наше семейное счастье… Тотчас же прогони негодяя!»

Примерно такая сцена разыгрывается, должно быть, сейчас наверху. Малинка, взволнованно шагал взад и вперед по комнате. К завтраку он даже не притронулся.

Казалось, прошло нескончаемо долгое время — хотя на самом деле не больше пятнадцати минут, — когда, наконец, в комнату вошел Коперецкий. Малинка смертельно побледнел. Он глаз не смел поднять на барона.

— Однако ж вы молодец, — весело накинулся на него губернатор, — не знал я, что вы такой отличный призрак! Малинка вздохнул с облегчением. Понял, что главная опасность миновала.

— Мне очень жаль, — произнес он, запинаясь, — но мог ли я подумать об этом?

— Знаете, женщины в такую пору нервны и мнительны. А вы, судя по всему, страшно похожи на какого-то ее родственника или знакомого. Сами подумайте: ей-то, бедняжке, казалось, что она совсем одна, второй этаж все-таки, и вдруг в зеркале возникает лицо этого самого знакомого. Я не суеверный, но тут и у меня наверняка мурашки пошли бы па спине.

— Надеюсь, вы все объяснили ее высокоблагородию?

— Теперь-то объяснил, но следовало бы сделать это вчера. Я же ни слова не сказал ей про вас, и про каменщиков умолчал, хотел, чтобы герб этот был ей сюрпризом. Вот она и не знала, что в доме чужие люди и что леса возвели.

— А вы, ваше высокоблагородие, и имя мое ей назвали?

— Разумеется, назвал. Даже наружность вашу описал в общих чертах. А вам, наверное, любопытно, что я сказал?

— Мне гораздо любопытнее, что сказала ее высокоблагородие, госпожа баронесса.

— Ничего не сказала, — ответил Коперецкий. — А что ей было говорить?

Но это было то «ничего», которое стоило много больше любых «что». Малинка понял, что он не в опале, что Вильма его не сбросила со счетов. Он покраснел от радости и полчаса спустя счастливый уехал с Бубеником в Тренчен. Еврей, к их удовольствию, оказался дома и без звука выдал десять тысяч форинтов под жемчужины, заметив, впрочем, что они недостаточно черны и недостаточно велики, хотя каждая была величиной с виноградинку на черных лозах вагуйхейского протоиерея. Пообедали в «Большом осле», где Бубеник выдал Малинке сумму, предназначенную старику Ности. Затем один поехал направо, другой налево. Четверная упряжка полетела в Бонтовар, а Бубеник верхом вернулся в Крапец.