Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

— Ну-ка, посмотрим, кто из вас штаны носит! А голос Михая Тоота бушевал и гремел, сотрясая стены:

— Вы, господин Ности, поступили бесчестно с моей дочерью, и мне пришлось добиваться для нее удовлетворения, которое проявилось в приезде к нам ваших высокоуважаемых родственников. Я весьма сожалею, что пришлось их утруждать, и прошу за это прощения, но, по крайней мере, я спас свое бедное дитя от стыда, от разговоров, будто после случившегося ваша семья не желает принять ее в свой круг. Думаю, господа, среди вас найдутся джентльмены, способные это оценить.

Вся кровь бросилась в лицо Фери, ноздри его дрожали, грудь вздымалась, и, даже не расслышав последних слов (тогда его уже охватил дикий гнев), он бросился к Тооту.

— Я видел во дворе батраков с железными вилами и дубинками, — кричал он. — Но я их не боюсь!

— Да, кто готовится к войне, — поддразнивая, улыбнулся Михай Тоот, — должен позаботиться и об армии. Какая есть!

— Мы дела так не оставим! — орал Ности, вырываясь из удерживавших его рук. — Мы за это рассчитаемся, пекарь! Рассчитаемся…

С налитыми кровью глазами, злобно вращавшимися в глазницах, с поднятыми кулаками он вот-вот набросился бы на Тоота, как вдруг растворилась дверь библиотеки, из нее вышел высокий статный военный и резко его окликнул:

— Что вам угодно?

Ференц Ности отшатнулся, услышав знакомый голос, и робко взглянул туда, откуда он исходил. Стоя на пороге со скрещенными руками, полковник Штром повторил:

— Что вам угодно? Руки Ности бессильно упади, смертельная бледность покрыла его лицо.

— Я хочу домой, господин полковник, — простонал он жалким, надломленным голосом

Четверть часа спустя одинокая коляска промчалась по бонтоварской дороге, затем последовал интервал минут в десять, и лишь тогда снова покатили друг за другом четверки в роскошной упряжи. И всюду, где они проезжали, народ снова выбегал поглядеть. Но теперь дивились еще больше. Ну и ну, недолго длилась свадьба у Тоотов! Почему бы это? И смотрите-ка, невесты-то нет нигде!

В одинокой коляске сидел Ференц Ности. Он раньше всех выскользнул во двор, первым велел запрягать. Ему было совестно веред родичами. Некоторое время оп сидел с опущенной головой, будто в обмороке, но солнечные лучи, что приносят лугам новые травы и цветы, а деревьям новую листву вместо сброшенной, начали целовать и его, врачуя жгучую рану. И чем дальше удалялся он от Рекеттеша, тем больше утешительных мыслей проносилось у него в голове, возвращая к жизни его парализованные, подавленные чувства.

…В самом деле, ведь мир велик! И в нем достаточно девушек. Одна другой прекраснее, милее. Да и приданое еще не перевелось. Эх, было бы только здоровье и чуть-чуть везенья в картах!

При истреблении лесов гибнут населяющие их крупные животные — зубры, медведи. Это ведь естественно. Именно так неуклонное продвижение цивилизации и школ истребляет темные заросли суеверий и мистицизма, следовательно, неизбежно должны исчезнуть и сказки, обитавшие прежде в этом ныне уничтоженном мраке. Фантазия охотнее питается догадками, чем знанием. Вот почему крупные сказочники исчезли с лица земли н никогда больше не воротятся. После Дюма, Виктора Гюго и Йокаи ворота затворились, и маловероятно, что когда-нибудь они снова заскрипят на своих петлях.

Прозаическая литература и драматургия черпают теперь свои темы из будничной жизни. Но еще не полностью. Многое пока стреножено шаблонами и условностями. Написанные по всем правилам (по академическим рецептам) прозаические произведения возбуждают некоторую скуку, как и Возведенные по канонам дома. Ничто не может быть монотоннее, это мы видели на примере больших городов. А вот деревенские домишки самых простейших очертаний, выстроенные но вкусу и потребностям различных людей, являют картину милую и разнообразную.

Удивительно, как молодо в этом отношении человечество и как наивно. Это особенно явственно проявляется у театральной публики. Сидят люди в зрительном зале и видят, как скверно складываются в самом начале пьесы дела любящих друг друга молодых людей, а во втором акте еще ухудшаются. Затаив дыхание, с тревогой и дрожью ждут они решения судьбы молодой пары. А ведь стоит лишь бросить взгляд на театральную афишу. и если стоит на ней словечко «комедия», то свадьба в последней сцене обеспечена — это надежней английского банка.

Не правда ли, странно, что в произведениях, созданных затем, чтобы пробудить интерес, окончательная развязка предрешена. Разве это взято из жизни? О, господи, жизнь — не так добра, чтобы гарантировать молодым счастье! Ведь конфликты не были бы конфликтами, если непременно должны были хорошо кончаться. Скорее сие возможно лишь потому, что публика еще молода и не возражает, если в пьесе все произойдет так, как ей желается. Но не должно ли это однажды измениться, когда публика повзрослеет?