Пэрл Бак - Земля

Не возвращаясь в дом к завтраку, он вышел из ворот и пошел через поля, и на этот раз он не видел всходов на своей земле, не видел, какой урожай они сулят, из-за беды, которая случилась с его сыном. Он шел, глубоко задумавшись, и, пройдя в ворота у городской стены, он вошел в дом, который прежде назывался домом Хуанов. Тяжелые ворота стояли теперь раскрытыми: всякий, кто хотел, мог войти и уйти без помехи. И он вошел в ворота. Дворы и комнаты были полны простого народа. Комнаты здесь отдавались внаем. В каждой комнате помещалась семья. Двор был грязен, и старые сосны срублены, а те, которые остались, засыхали на корню. Пруды были забиты мусором.

Но он ничего этого не видел. Он остановился посреди двора и громко спросил:

— Где здесь живет непотребная женщина по имени И-Ян?

Женщина, которая сидела на трехногом стуле и пришивала подметку, подняла голову и кивнула на боковую дверь, выходившую во двор, и снова принялась за шитье, так как привыкла, что мужчины то и дело задавали ей этот вопрос. Ван-Лун подошел к двери и постучал в нее. Раздраженный голос ответил:

— Ступай прочь! На сегодня я кончила свое дело и хочу спать: я работала всю ночь.

Но он постучал снова, и голос крикнул:

— Кто это?

Он не ответил, но постучал еще раз, потому что хотел войти во что бы то ни стало. Наконец он услышал шарканье ног, и женщина открыла дверь, женщина не слишком молодая, с утомленным лицом, отвисшими толстыми губами, грубо набеленным лбом и несмытыми со щек и рта румянами. Она посмотрела на Ван-Луна и сказала резко:

— Раньше вечера я тебя принять не могу. Если хочешь, можешь притти пораньше вечером, а сейчас я ложусь спать.

Но Ван-Лун грубо прервал ее речь, потому что его тошнило от одного ее вида. Он страдал, думая о том, что здесь был его сын, и сказал:

— Это не для меня. Мне такие, как ты, не нужны. У меня сын…

И вдруг он почувствовал, что слезы о сыне клубком подступают ему к горлу. Тогда женщина спросила:

— Ну, что такое с твоим сыном?

И Ван-Лун ответил, и голос его дрожал:

— Он был здесь прошлой ночью.

— Прошлой ночью здесь было много всяких сыновей, — возразила женщина, — и я не знаю, который из них был твой.

И тогда Ван-Лун стал умолять ее:

— Подумай, не вспомнишь ли ты мальчика, высокого и тонкого, еще не похожего на мужчину? Мне и в голову не приходило, что он осмелится пойти к женщине.

Она подумала и ответила:

— Да, их было двое. Один — молодой парень, нос у него вздернут к небу, и он так ведет себя, будто все знает. Шапка у него была сдвинута на ухо. А другой, как ты говоришь, высокого роста мальчик.

— Вот это он, это мой сын! — закричал Ван-Лун.

— Ну, так что же? — сказала женщина.

Тогда Ван-Лун сказал серьезно:

— Вот что: если он придет снова, прогони его! Скажи, что ты не хочешь возиться с мальчиками. Скажи, что вздумается, и каждый раз, как ты его прогонишь, я буду платить тебе серебром вдвое больше, чем полагается.

Женщина засмеялась и сказала:

— Кто на это не согласится — получить плату и не работать? И я согласна. Это верно: мне нужны мужчины, а от мальчиков мало удовольствия.

И она кивнула Ван-Луну и подмигнула ему; а ему противно было ее грубое лицо, и он сказал поспешно:

— Что ж, пусть будет так.

Он выскочил во двор и быстро пошел домой. И по дороге отплевывался, чтобы отделаться от тошноты при воспоминании о женщине. В этот же день он сказал Кукушке:

— Пусть будет так, как ты говоришь. Ступай к хлеботорговцу и уладь дело. Пусть приданое будет хорошее, но не слишком большое, если девушка нам подойдет.

Он вернулся в свою комнату, сел возле спящего сына и задумался, смотря на его спокойное во сне лицо, юношески свежее и красивое.

И когда он вспомнил утомленную, накрашенную женщину и ее толстые губы, в нем поднялись отвращение и злоба.

Когда он сидел так, вошла О-Лан и остановилась, смотря на юношу; заметив светлые капли пота, выступившие на его коже, она принесла теплой воды с уксусом и осторожно смыла пот, как она умывала молодых господ в большом доме, когда они напивались до бесчувствия. При виде нежного, почти детского лица, охваченного тяжелым сном похмелья, в Ван-Луне вдруг вспыхнул гнев, и он вбежал в комнату дяди, забыв о том, что он брат его отца, и помня только, что он — отец праздного и бесстыдного юноши, который развратил его сына.

— Я приютил гнездо неблагодарных змей на своей груди, и они укусили меня! — крикнул он.

Дядя сидел, развалившись за столом, и завтракал. Он никогда не вставал раньше полудня, потому что ему не нужно было работать. Он поднял голову и сказал лениво: