Пэрл Бак - Земля

— Ну, надо просватать остальных наших детей как можно скорее и женить их, как только они начнут тосковать, потому что я не желаю испытывать все эти заботы три раза подряд.

Всю ночь он почти не спал, а поутру, сбросив с себя длинный халат и башмаки, взял мотыку и отправился в поле, как он привык делать, когда его домашние дела запутывались. Проходя через передний двор, где сидела его старшая дочь, теребя свой лоскуток, он пробормотал:

— Что же, от моей бедной дочурки я вижу больше утешения, чем от всех других детей, вместе взятых.

И он уходил в поле, день за днем, в продолжение многих дней. И земля снова исцелила его, и солнце светило на него, и мирно обвевали его теплые летние ветры.

И словно для того, чтобы в корне излечить его от мыслей о заботах, однажды с юга появилось маленькое, легкое облачко. Сначала оно висело над горизонтом, легкое, как туман, но не двигалось, как облака, которые гонит ветер: оно стояло неподвижно, а потом раскинулось веером по небу.

Жители деревни следили за ним, и страх овладел ими: ведь это саранча летит с юга и пожрет все посевы на полях. Ван-Лун тоже стоял и смотрел. Все вглядывались в облачко. Наконец ветром принесло что-то к их ногам; один из толпы нагнулся поспешно и поднял мертвую саранчу, мертвую и легкую, предвестницу несметной силы живых, летевших позади.

Тогда Ван-Лун забыл обо всем, что тревожило его. Он забыл и жен, и сыновей, и дядю и, бросившись в толпу испуганных крестьян, закричал:

— Ради нашей земли мы должны прогнать саранчу с неба!

Но нашлись такие, которые с самого начала безнадежно покачивали головами и говорили:

— Нет, все это будет бесполезно. Так уж суждено, чтобы мы голодали в этом году. И для чего нам тратить силы на борьбу с саранчой, если в конце концов мы все равно умрем с голоду?

А женщины с плачем пошли в город покупать курительные палочки и ставить их перед богами земли в маленьком храме, а некоторые из них пошли в большой городской храм, где находились боги неба, и молились богам неба и земли.

Но саранча все же заполнила воздух и тучей висела над землей.

Тогда Ван-Лун позвал работников, и Чин стал наготове рядом с ним; и был еще кое-кто из крестьян помоложе. Своими руками они подожгли некоторые поля и сожгли пшеницу, почти готовую для жатвы, и выкопали широкие рвы и наполнили их водой колодцев, работая без отдыха и сна. О-Лан принесла им поесть, и все жены принесли своим мужьям поесть; и мужчины ели, стоя тут же, в поле, и набрасывались на пищу с жадностью, как животные, потому что работали день и ночь.

Потом небо почернело, и воздух наполнился глухим и тихим шелестом множества крыльев, и саранча садилась на землю, перелетая через одно поле и садясь на другое, и там, где она садилась, она пожирала все дочиста, оголяя поле. Крестьяне вздыхали и говорили: «Это воля неба». Но Ван-Лун приходил в ярость и набрасывался на саранчу и топтал ее ногами, работники били ее цепами, и саранча валилась в зажженные костры и плавала мертвая на поверхности воды в вырытых рвах. Многие миллионы саранчи были уничтожены, но это было ничто по сравнению с тем, что осталось.

Тем не менее борьба Ван-Луна не осталась без награды: лучшие из его полей были нетронуты; когда туча двинулась дальше, Ван-Лун и его работники могли отдохнуть. Для жатвы осталась еще пшеница, и молодые всходы риса были целы.

Ван-Лун был доволен. Многие из крестьян ели жареную саранчу, но Ван-Лун не стал ее есть: для него это была нечисть, погубившая его поля. Однако он ничего не сказал, когда О-Лан поджарила ее на масле и работники жевали ее, и она хрустела у них на зубах. А дети осторожно отрывали кусочки и пробовали с опаской.

Тем не менее саранча сослужила ему службу. Семь дней он не думал ни о чем, кроме своей земли, и излечился от забот и страхов.

Он сказал себе:

«Что ж, у всякого свои заботы. И мне придется как-нибудь изворачиваться и жить со своими. Дядя старше меня и скоро умрет, сын мой проживет как-нибудь три года, не буду я убиваться из-за них».

И он снял урожай своей пшеницы. Пришло время дождей, и молодой, зеленый рис был посажен на затопленных полях, и снова наступило лето.

Однажды, после того как Ван-Лун сказал себе, что в доме у него мир, старший сын подошел к нему, когда он вернулся в полдень с поля, и сказал:

— Отец, если я должен быть ученым, то мне нечему больше учиться у старого учителя в городе.

Ван-Лун зачерпнул из котла на кухне миску кипятка, окунул в него полотенце, отжал и, вытирая лицо дымящимся полотенцем, сказал: