Альфред Мюссе - Секрет Жавотты

— Пойдем, присоединимся к остальным, — сказал Арман, — сегодня вечером я поеду с тобой. Разумеется, я тебе предоставлю действовать по твоему усмотрению, но если ты согласен, я буду за кулисами.

Когда братья снова подошли к маркизе, она уже собиралась домой. По всей вероятности, она догадывалась, что, беседуя один на один, они коснулись ее особы, но ничем не дала этого почувствовать; напротив, вид у нее был еще более спокойный и самодовольный, чем когда‑либо. Как и предполагалось, она поехала верхом. По долгу хозяина дома, Тристан подошел, чтобы, подхватив ее ножку рукой, посадить маркизу в седло. Башмачок был влажен от ходьбы по мокрому песку и оставил след на перчатке. Не успела г — жа де Вернаж отъехать, как Тристан сорвал перчатку и бросил ее наземь.

— Вчера я бы ее поцеловал, — сказал он брату.

Вечером молодые люди вместе сели в дилижанс. Г — жа де

Бервиль, как настоящая мать, всегда тревожившаяся и всегда снисходительная, сделала вид, что верит в основательность причин, которыми они объясняли свой отъезд. К ночи они уже были в Париже. Как и следовало полагать, они наутро первым делом пошли справиться о драгунском капитане де Сент — Обене на улицу Нёв — Сент — Огюстен, в меблированные комнаты, где он обычно останавливался, когда приезжал в отпуск.

— Дай бог, чтобы мы его нашли! — сказал Арман. — Возможно, его полк стоит где‑нибудь далеко.

— Даже если он в Алжире, — заявил Тристан, — он должен сказать или хотя бы письмом сообщить все, что требуется; если нужно, я потеряю на это полгода, но я найду его.

Слуга в меблированных комнатах был англичанин; это, возможно, весьма кстати для подданных королевы Виктории, жаждущих ознакомиться с Парижем, но для французов довольно неудобно. На первые же слова Тристана он ответил самым что ни на есть британским междометием «Оу!»

— Превосходно! — воскликнул Арман, еще более взволнованный, чем его брат. — Но скажите толком — господин де Сент- Обен здесь?

— Оу! No! [4] Нет (англ.).

— Разве он не здесь останавливается.

— Оу! Yes! [5] Да (англ.).

— Значит, он вышел?

— Оу! No!

— Да объяснитесь же наконец. Можно его видеть?

— Oy! No, сэр, никак нельзя.

— Почему нельзя?

— Потому что он… Как это по — вашему называется?

— Болен?

— Oy! No! Он умер!

Трудно описать смятение, охватившее Тристана и его брата при известии о смерти человека, которого они так стремились разыскать. Что бы ни говорили, безразличное отношение к смерти немыслимо. Угроза смерти пробуждает в человеке решимость бороться, зрелище смерти других внушает ему ужас, и сомнительно даже, способен ли расчет на богатство сделать ез страшное обличье привлекательным для наследников, ког да она приходит за своей жертвой. Но когда она внезапно лишает человека каких‑нибудь благ или надежд, когда она властно вмешивается в наши дела и выхватывает из наших рук то, что, казалось, мы крепко зажали в них, — тогда‑то мы подлинно ощущаем ее могущество и уста наши немеют при мысли о вечном безмолвии.

Сент — Обен был убит в Алжире во время стычки с арабами. После долгих расспросов братья узнали от служащих меблированных комнат подробности этого события и уныло отправились домой, на свою парижскую квартиру.

— Что же делать теперь? — рассуждал вслух Тристан. — Я думал, мне достаточно будет сказать несколько слов порядочному человеку, и я выйду из затруднения, а этого человека уже нет в живых. Бедняга! Я сам на себя пеняю за то, что к скорби о его смерти у меня примешивается личный интерес. Он был храбрым, достойным офицером; много раз мы вместе стояли на биваках, вместе распивали вино. Подумай только! Ему тридцать лет, у него безупречная репутация, живой ум, сабля у пояса — и его убивает бедуин, притаившийся в засаде! Все кончено, и я ни о чем больше не хочу думать, не хочу изводить себя из‑за какой‑то глупой сплетни, когда я должен оплакивать друга. Пусть все маркизы на свете болтают все, что им вздумается.

— Я понимаю твое горе, — сказал Арман, — разделяю и уважаю его, но все же, как бы ты ни скорбел о друге, как бы ни презирал бездушную кокетку, нельзя забывать ни о чем. Свет все тот же, его законы неизменны, ему нет дела ни до твоего презрения, ни до твоих слез: нужно ему ответйть на его же языке или, по крайней мере, принудить его молчать.

— А что же я могу придумать? Где найти хоть одного свидетеля, хоть одно доказательство — живое существо или нежи^ вой предмет, которые высказались бы в мою пользу? Ты сам понимаешь: когда Сент — Обен пришел ко мне, чтобы объясниться, как это принято у порядочных людей, по поводу этого похождения с гризеткой, он не привел с собой весь свои полк. Мы обсудили дело с глазу на глаз; если бы оно приняло серьезный оборот — тогда, разумеется, обо всем могли бы рассказать секунданты; но мы обменялись рукопожатием и позавтракали вместе; нам не к чему было приглашать посторонних.