Альфред Мюссе - Мими Пенсон

В прошлом году лекции на медицинском факультете посещал в числе других студентов молодой человек, которого звали Эжен Обер, юноша лет девятнадцати, из хорошей семьи. Родители его жили в провинции, и он получал от них скромное, но для него достаточное содержание. Он вел размеренную жизнь и слыл человеком мягкого нрава. Товарищи любили Эжена: он был неизменно добр и услужлив, рука у него была щедрая, а сердце открытое. Единственным его недостатком считалась чрезмерная склонность к задумчивости и уединению и необычайная сдержанность в самых простых словах и поступках, из-за которой он был прозван «барышней» — прозвище, одинаково потешавшее как его самого, так и его приятелей, отнюдь не имевших в виду ничего обидного, ибо всем было известно, что при случае Эжен мог быть не менее храбрым, чем другие. Но поведение его действительно немного оправдывало эту кличку, главным образом потому, что оно резко отличалось от обыкновений его товарищей. Когда дело шло о занятиях, Эжен трудился усерднее всех, но стоило заговорить о загородной прогулке, обеде в «Мулен де Бер» или вечеринке с танцами в «Шомьер», как «барышня», отрицательно покачав головой, отправлялся к себе в меблированную комнатушку. Вещь неслыханная среди студентов: у Эжена не только не было любовницы, — а по возрасту и наружности он вполне мог рассчитывать на успех, — но он даже никогда не задерживался у прилавка полюбезничать с продавщицей, что с незапамятных времен стало обычаем Латинского квартала. Красотки, которые живут на холме святой Женевьевы и разделяют любовные восторги студентов, внушали ему неприязнь, доходившую до отвращения. Он считал их особой породой существ, породой опасной, неблагодарной и порочной, созданной, чтобы сеять повсюду зло и несчастье, а взамен давать лишь ничтожные наслаждения. «Берегитесь этих женщин, — твердил он, — это куклы из раскаленного железа». И, к сожалению, у него не было недостатка в примерах для оправдания своей ненависти. Ссоры, беспутство, порой даже разорение, порождаемые этими мимолетными связями, столь похожими издали на счастье, — все это слишком часто случалось в прошлом, случается в наши дни и, вероятно, будет случаться и впредь.

Разумеется, друзья Эжена вечно подшучивали над его суровой нравственностью и щепетильностью.

— Чего ты хочешь? — часто спрашивал его один из товарищей, некто Марсель, любивший прикинуться прожигателем жизни. — Что доказывает один какой-то проступок или несчастье, случайно постигшее человека?

— Что следует воздерживаться для того, чтобы это не повторилось, — отвечал Эжен.

— Вздор! — возражал Марсель. — Твой довод шаток, как карточный домик. Что тебя тревожит? Кто-то из нас проигрался в карты: разве это причина, чтобы сделаться монахом? Один остался без гроша, другой пьет лишь воду: разве у Элизы пропадает из-за этого аппетит? Кто виноват, если сосед закладывает часы в ломбард, а потом ломает себе руку в Монморанси? Соседка-то ведь не становится безрукой! Ты дерешься из-за Розали, получаешь удар шпагой, плутовка отворачивается от тебя, — это в порядке вещей: но разве от этого она становится менее стройной? Таких неурядиц в жизни немало, но их все же меньше, чем ты думаешь. Погляди-ка лучше в ясный воскресный день, сколько дружных парочек в кафе, на бульварах, в кабачках. Полюбуйся на пузатые омнибусы, набитые, переполненные гризетками, которые едут в Ранла или Бельвиль. Попробуй сосчитать их в какой-нибудь праздник на улицах квартала Сен-Жак: батальоны модисток, армии белошвеек, тучи продавщиц табака — и все веселятся, у всех свои любовные делишки, все набрасываются на окрестности Парижа, на загородные беседки, словно стаи воробьев. А в дождливую погоду они отправляются в мелодраму есть апельсины и плакать. Ибо, что греха таить, едят они много и плачут тоже весьма охотно, а это признак доброго сердца. И что за беда, если эти бедняжки, которые всю неделю шили, приметывали, подрубали и штопали, в воскресный день на собственном примере покажут, как надо забывать горести и любить ближнего. И разве не разумнее всего порядочному человеку, который целую неделю провел за не слишком приятными анатомическими занятиями, порадовать свои глаза видом свежего личика, округлой ножки и прекрасной природы?

— Гробы позлащенные! — восклицал Эжен.

— Я говорю и настаиваю, — продолжал Марсель, — что гризеткам можно и следует воздавать должное и что умеренное общение с ними весьма полезно.