Сомерсет Моэм: Карусель

Мисс Ли ответила с величайшей рассудительностью:

— Моя дорогая, я твердо убеждена, что вы проживете еще лет тридцать, истребляя род человеческий в целом и своих родственников в частности. Мне не стоит тщетно надеяться на то, что я кого-то переживу, и долгие годы подчиняться прихотям крайне невежественной старой женщины, самонадеянной и властолюбивой, скучной и претенциозной.

Мисс Дуоррис, задохнувшись, затряслась от ярости, но собеседница беспощадно продолжала:

— У вас множество бедных родственников, издевайтесь над ними! Выплескивайте свой яд и злость на этих жалких подхалимов, но, умоляю, отныне избавьте от ваших бесконечно занудных речей меня.

Мисс Ли всегда испытывала небольшую слабость к высокопарным высказываниям, а в этой фразе слышалась некая помпезность, что чрезвычайно ее развеселило. Она чувствовала, что на эти слова не найдет ответа, и, исполненная чувства собственного достоинства, покинула комнату. Две леди больше не общались, хотя мисс Дуоррис, властолюбивая, суровая и убежденная в истинности евангелизма до самого конца, прожила в здравом уме и трезвом рассудке еще почти двадцать лет. В итоге она умерла после сильного душевного волнения, поводом к которому послужил мелкий проступок горничной, и ее родственники разом с облегчением вздохнули, словно тяжелое бремя упало с их плеч.

Они стояли на похоронах без единой слезы и все еще со страхом поглядывали на свинцовый гроб, скрывавший останки этой грубой, сильной, довлевшей над всеми старой женщины. Потом, нервно подрагивая от нетерпения, они принялись упрашивать семейного юриста обнародовать завещание. Написанное ее собственной рукой и засвидетельствованное двумя слугами, оно звучало так:

Я, Элизабет Энн Дуоррис, проживающая в доме 79 по Олд-Куин-стрит в Вестминстере, незамужняя, настоящим отменяю все прежние составленные мной завещания и завещательные распоряжения и объявляю этот документ моей последней волей и завещанием. Я назначаю Чэри Ли, проживающую в доме 72 по Элиот-Мэншнс в Челси, исполнительницей моего настоящего завещания и передаю все и любое мое недвижимое и личное имущество упомянутой Мэри Ли. Моим внучатым племянникам и племянницам, моим кузенам и кузинам я оставляю свое благословение и заклинаю их не забывать примеры и советы, которые я давала им многие годы. Я рекомендую им впредь развивать силу характера и независимость духа. Рискну напомнить им, что люди безропотные никогда не унаследуют эту землю, ведь придется еще долго ждать, пока им воздастся по заслугам. И я желаю, чтобы они продолжали вносить пожертвования, которые по моей просьбе уже так долго и благородно передают в Общество обращения евреев в христианство и Дополнительный фонд викариев.

В подтверждение вышеизложенного настоящее завещание было подписано мной 4 апреля 1883 года.

К своему удивлению, мисс Ли обнаружила, что в пятьдесят семь лет получила три тысячи фунтов годового дохода, право проживания в милом старом доме в Вестминстере и большое количество мебели начала викторианской эпохи. Завещание составили через два дня после ее ссоры с эксцентричной пожилой дамой, и такой его текст, несомненно, позволил достичь трех целей, ради которых оно и было придумано: оно в высшей степени удивило всех заинтересованных лиц, обрушило шквал огня на равнодушную голову мисс Ли и обернулось горчайшим разочарованием и расстройством для всех, кто носил фамилию Дуоррис.

Мисс Ли не потребовалось много времени, чтобы поселиться в унаследованном доме. Для новой владелицы, которая яростно ненавидела все современное, его очарование отчасти крылось в причудливой старомодности: построенный во времена королевы Анны, он нес в себе покой, простор и комфорт жилых зданий того периода, с козырьком над дверью, являвшим собой образец элегантности, перилами из кованого железа и, к особому восторгу мисс Ли, огнетушителями для освещавших темные улицы факельщиков.

Комнаты были большими, с довольно низкими потолками и широкими окнами, выходящими на самый красивый парк Лондона. Мисс Ли не внесла больших изменений. Она была эпикурейка до мозга костей, и многие годы лишь страсть к свободе могла всколыхнуть ее невозмутимую и праздную натуру. Но чтобы обеспечить себе независимость, полную и абсолютную независимость, она была готова на любые жертвы: всякие узы причиняли ей неудобство, казалось, сравнимое с физической болью, и она избегала их (будь то узы семьи или любовных отношений, узы привычки или образа мыслей) так рьяно, как только могла. Она всю жизнь старалась не обременять себя имуществом и однажды, в порыве смелости, точно не лишенном героизма, когда почувствовала, что слишком привязалась к своим вещам — шкафам и изысканным веерам из Испании, флорентийским золоченым рамам и английским отпечаткам меццо-тинто [2] Вид гравюры на металле, относящийся к глубокой печати. , неаполитанской бронзе, столикам и кушеткам, найденным в отдаленных уголках Франции, — она все продала. Она не хотела воспылать столь сильными чувствами к своему дому, чтобы из него стало больно уезжать. Она предпочитала оставаться странницей, бредущей по жизни с сердцем, неравнодушным к красоте, с умом, открытым и беспристрастным, с готовностью смеяться над абсурдом. Так что переезд в дом кузины, как в меблированное съемное жилье, со своими скудными пожитками пришелся ей по душе, и она поселилась там, свободная от всяких оков. А когда придет Смерть — неверующий юнец, брат-близнец Сна, а не мрачный костлявый скелет, как рисуют ее христиане, — она будет готова удалиться, как довольный кутила, улыбаясь без страха и сожаления. Перестановка по личным указаниям хозяйки и избавление от множества образчиков плохого вкуса быстро придали гостиной мисс Ли более утонченный и весьма характерный облик: произведения искусства, собранные со времен памятной продажи, добавляли к обстановке некое степенное изящество. И ее друзья без удивления заметили, что, как в ее собственной квартире, резное кресло с прямой спинкой разместилось между двух окон, а мебель специально была расставлена так, чтобы, сидя на ней, хозяйка дома, которая и сама была частью этой эстетически продуманной схемы, могла командовать и манипулировать гостями.