Эрвин Штриттматтер - Чудодей

Станислаус со страхом спросил:

— У вас есть еще книга о бабочках?

— Есть. К вашим услугам.

— Придет время, и я ее куплю.

— О, пожалуйста, будем очень рады.

…Пришла весна. Зяблики звякали в искалеченных кронах городских лип, словно у них там были крохотные наковальни: пинк, пинк, пинк-пинк! Легкий стук зябликов проникал сквозь гул машин и словно оправлял в золото все звуки шумного города. В пекарне гудела тестомесилка, а зяблик и туда сыпал свои звонкие золотые зерна. «Пинк, пинк, пинк-пинк, пеките свои веселые весенние куличи, вы, белые призраки-пекари!»

Возле благочестивой пекарни нового хозяина был большой сад. Станислаус, единственный из учеников, не ворчал, когда его посылали работать в саду. Пока другие колотили о доску куски теста и пробовали глазурь князя-кондитера, он предпочитал весь вечер копаться в земле. А когда он поднимал глаза от земли, то мог наблюдать людей на Садовой улице, пролегавшей позади богатых городских домов.

Каждый день появлялась женщина с собакой. Короткие лапы собаки поросли густой, длинной черной шерстью. Казалось, это швабра без палки, но с часовым механизмом внутри семенит по улице. Женщина вела с собакой долгие беседы:

— Ай, ай, ай, моя собаченька, гуляй, гуляй как следует, собаченька!

Собака-швабра не обращала внимания на болтовню хозяйки. Она обнюхивала заборы и то и дело поднимала заднюю лапу.

— Ай, ай, ай, собаченька столько всяких следочков находит!

Собака и на это не реагировала. Обнаружив привет другой собаки, она оставляла свой привет. Станислаус все разглядывал смешного песика и вдруг заскулил, как течная сучка. Черная швабра прислушалась. Потом поднялась на задние лапки и попыталась протиснуться между штакетинами.

— Что там нашел мой маленький? Что он там нашел? — спросила женщина.

Собака не ответила, заскулила и принялась скрести лапами забор. Женщина подошла ближе.

— Добрый день.

— Добрый день! — Станислаус схватился за свой пекарский колпак.

— Должно быть, вы хороший человек.

Это прозвучало для Станислауса музыкой, но все-таки он с сомнением пожал плечами.

— Можете мне поверить. Моя собака идет только к хорошим людям. Не могли бы вы доставить ей удовольствие и почесать ей носик?

— Если угодно! — Станислаус просунул между планками перепачканный землею указательный палец и почесал собачий нос. Собака с наслаждением скребла себе живот задней лапой.

— Большое спасибо и до свидания!

Женщина пошла дальше. Немного погодя собака потрусила за ней.

Не только чудаки ходили но Садовой улице. Однажды под вечер вниз по улице шла худощавая девочка. Она была бледная и аристократичная, как те девушки, которых Станислаус видел на картинках. Насколько ему удалось разглядеть, эта девочка напоминала девицу, которую усыпил своей таинственной силой тот индус на обложке гипнотической книжки. Особенно Станислаусу приглянулась черная бархатная лента. Эта лента делила на две части гладко зачесанные назад волосы бледной девочки. Она была как бархатный мостик над снежной дорожкой пробора. Казалось, девочка разглядывала цветы за оградами. Ученика пекаря Станислауса она не замечала. В сине-серых глазах этого нежного создания он был не более чем белый, роющийся в земле крот, да и вообще он для нее не существовал. Черт его знает почему, но Станислаусу хотелось быть замеченным ею. Однако девочка пошла дальше, а Станислаус остался, такой же незаметный для нее, как воздух вокруг вишневых деревьев.

На другой день под вечер она появилась снова. Станислаус стукнул заступом по камню. Девочка с бархоткой не подняла глаз. Он откашлялся. Она не поднимала глаз. Наконец он запел. Ему не вспомнилось ничего, кроме церковного хорала:

Тоненькая девочка взмахнула ресницами, как бахромчатыми юбками, но взгляд свой устремила на кроны деревьев. И прошла мимо. В сердце Станислауса она оставила легкое волнение.

На смену теплому весеннему дню явилась его роскошная сестра — ночь. За окном каморки Станислауса шелестели липы. Обычно темные фонарные столбы были залиты мягким светом. Казалось, они вот-вот пустят побеги. Две машины ослепили друг друга фарами. Кошки перемяукивались на крышах и задирали хвосты. Внизу на улице ликующе заливалась девушка:

— Ой-ей-ей, ой-ей-ей!

Станислаус просунул в узкое оконце свою лохматую голову. По мягкому ночному воздуху к нему подлетел шутик. Это он заставил Станислауса ответить на этот манок: