Валерия Перуанская - Бабушка

Вот оно, колечко. Федя в Москве покупал. Он любил, когда еще в состоянии был, делать подарки, никогда из города не возвращался с пустыми руками... Для других, может, он и чуждый элемент, «лишенец», а для бабушки лучше его никого не было... Если б не блокада, еще пожил бы, он никогда на здоровье не жаловался, бабушка и не припомнит, болел хоть раз?.. А если бы он дольше пожил, все бы по-иному повернулось, не сидела бы одна-одинешенька сейчас бабушка, никому не нужная... Очень даже может быть, что и дом, хоть и плохонький, а был бы у нее свой, не зависела бы она от Шуры. «Ну, что теперь», – сказала бабушка и стала складывать Наденькины украшения обратно в коробочку.

Вечером, когда пришел Сережа, первым делом сообщила:

– Вся улица уже знает, что отец женится.

Сережа приоткрыл дверь на лестницу, чтобы стряхнуть с шапки снег, и сказал:

– И какое это имеет значение?

– «Какое, какое...» Постыдился бы, не успел жену схоронить.

– А ты от него другого ждала?

– Уж этого не ждала, что будет хвалиться. Жениться мы ему запретить не можем, конечно, а уж так афишировать...

– Заладила, – прервал ее Сережа. – Есть мне лучше дай. Я разом два зачета скинул.

Только сейчас бабушка взглянула на внука как следует: стоит румяный с мороза, щеки как два яблока, на рыжеватых ресницах капельки от растаявшего инея, – до чего ж он в эту минуту похож на молодую Наденьку!.. Вот что радость делает: и аппетит появился!..

– Молодец! – похвалила бабушка за два сданных зачета, студенческий жаргон ей хорошо известен, объяснений не требуется. И добавила огорченно: – Обед нынче не сготовила, совсем он меня из колеи выбил. Я сейчас яичницу сделаю. Теперь когда снова сдавать?

– Теперь на той неделе. Тот я запросто. Вот сегодня были – это да! Один – досрочно.

Давно она не видела его таким веселым. Давно он свою веселость и общительность оставляет за порогом дома. Друзей у него много, а тоже никого сюда не водит; если кто и зайдет, дальше прихожей не пустит, а сам – шапку в охапку и поминай как звали. С лестницы бабушке слышен веселый топот, а вон уж и по улице идут – хохочут, обсуждают чего-то, по ледышкам катаются... Наденька в молодости тоже такая была, до чего ж хохотунья!.. Неважно, что бедно жили, а молодость брала свое. Как за Шуру вышла, сильно изменилась. Посмеяться любила, да нечасто у нее получалось. Постоянно волновалась. И жили – как? В четырех стенах, можно сказать. К Тоське Наденька не любила ходить, а к кому-нибудь еще или в театр, в кино Шуру разве вытащишь?.. Вот у Коли с Ларисой, в Ленинграде, – людей всегда полный дом. И они – то в гости, то в филармонию на концерт, то на лыжах за город... А мы скучно жили, что уж там говорить. Недаром Сережа, как только подрос, дома лишней минуты не сидел. Бабушка вдруг увидела всю благополучную и, как казалось ей, счастливую жизнь дочки другими глазами. «Было ли у Наденьки счастье?» – с запоздалым и потому неприятным, мучительным сомнением спросила она себя. Или за счастье принимала то, что особых несчастий не было? А было вроде все как у людей. Деньги, достаточные для того, чтобы не бедствовать, не думать каждый день о куске хлеба, как когда-то приходилось им с Наденькой? И муж у дочки не кто-нибудь, а подполковник, пусть и бывший, не простой человек. У Сережи тех забот не было, что у бабушкиных детей, – от одного этого сколько ее глупое сердце радовалось!.. Все это было, а было ли у Наденьки счастье с Шурой или так – жилось, и ладно?.. Бабушка не решилась искать ответ на этот вопрос, да и к чему? Отогнала ненужные, липкие какие-то мысли – что теперь-то поправишь? – и полезла за окно достать масло.

Сережа молча уплетал яичницу, а бабушка вспоминала про главное, о чем совсем забыла сообщить:

– Отец твой велит мне в Ленинград, к Коле ехать.

– Чего? – не понял Сережа. – Зачем?

– Как – зачем? Жить. Квартира для новой жены нужна.

– Интересно, – сказал Сережа, – а мне куда?

– А тебя женить. Невесту с квартирой найдут.

Бабушка не договорила – хотела еще сказать про Антонину Зосимовну, известная, мол, сваха, но взглянула на Сережу и испугалась: лицо в красных пятнах, глаза такие, что, кажется, Бог знает что сейчас сделает.

– Сереженька, да ты не волнуйся, когда это будет?

– Что – будет?! Ты соображаешь, что говоришь?! Такой вот и Федя был – тихий, спокойный, а если ему что-нибудь уж очень обидно – себя забывал. Начинал кричать. На бабушку кричал, на кого ж ему еще кричать было?.. За Сережей бабушка раньше этого не замечала, ей стало страшно и жалко его, как, бывало, мужа, это ж не дай Бог слышать бессильный, беспомощный крик мужчины...