Мадлен Жанлис - Меланхолия и воображение

Пришедши въ себя, Эльмина ужаснулась своего движенія, встала и ушла изъ саду. Въ спальнѣ ея висѣлъ совершенно сходный портретъ Госпожи Б*, на которой, послѣ ея кончины, Эльмина не имѣла твердости взглянуть ни разу. Госпожа Б* нарочно списала себя для Эльмины. Она изображена была во весь ростъ, съ отверстыми объятіями; нѣжный взоръ ея, казалось, призывалъ любезную дочь къ материнскому сердцу… Въ сей комнатѣ и передъ симъ портретомъ Эльмина рѣшилась провести остатокъ утра. Она всходитъ на лѣстницу, отворяетъ поспѣшно дверь и запирается въ спальнѣ. Тутъ въ первой разъ воспоминаніе о Нельсонѣ изчезаетъ; любовь къ несравненной матери — первое, непорочное чувство Эльминина сердца — снова оживаетъ въ немъ. Эльмина думаетъ, что спокойствіе и невинность ея возвратились…. бросается на колѣни, устремляетъ глаза, помраченные слезами, на образъ незабвенной, и восклицаетъ: «о милая! здѣсь обновляю горесть свою; здѣсь, оплакивая потерю твою, живѣе чувствую цѣну добродѣтели! Отнынѣ тебѣ одной посвятятся мои слезы… Ангельскія черты твои напоминаютъ мнѣ должность мою… Дай мнѣ силу исполнить ее; подкрѣпи слабое сердце твоей Эльмины!»… Она сѣла и задумалась; ей казалось, что голосъ матери, нѣжной и кроткой, говорилъ ей: бѣги, Эльмина! бѣги, пока есть время!… Ты на краю пропасти! нужна рѣшительность и твердость! Бѣги, Эльмина! — … Исполню волю твою, о нѣжная родительница! сказала Эльмина съ жаромъ: я рѣшилась; ѣду сей же вечеръ!…. Она взглянула на портретъ своей матери; чувство горести, сладкой и тихой, наполнило ея сердце. Ты еще жива для Эльмины, думала она: я слышала твой голосъ; онъ отдался въ моемъ сердцѣ. Ахъ! твои объятія не будутъ уже моимъ вѣрнымъ и безопаснымъ убѣжищемъ…. но ты одна будешь оживлять мою душу; ты одна будешь подкрѣплять меня, слабую, осиротѣвшую!

Эльмина выходитъ изъ своей комнаты, съ твердымъ намѣреніеѵіъ уѣхать въ тотъ же день въ Гиршбергъ, гдѣ жила ея тетка. Она была увѣрена, что отецъ согласится отпустить ее. Подошедши къ лѣстницѣ, Эльмина вспомнила обѣщаніе, данное Нельсону, что онъ подумаетъ? Не льзя ля предупредишь его? Но какъ? Не возможно?… Она остановилась въ размышленіи на первой ступени, и вдругъ услышала голосъ Госпожи Сульмеръ… Эльмина тайно обрадовалась сему посещенію которое непозволяло ей говоришь объ отъѣздѣ съ отцемъ своимъ. Она сошла внизъ. «Со мной случилось было великое нещастіе, сказала Госпожа Сульмеръ: я нарочно пріѣхала къ тебѣ сама, боясь, чтобы не испугали тебя пустыми разсказами. Нынѣ по утру, на Вармбрунской дорогѣ, взбѣсились мои лошади. Кучеръ не могъ удержать ихъ; онѣ скакали прямо въ пропасть, и мы конечно бы упали въ нее, когда бы Господинъ Нельсонъ, которой, по щасітю, попался намъ на встречу, не бросился на лошадей и не остановилъ ихъ. Ты поблѣднѣла, моя милая!… Успокойся; опасность миновалась благополучно. Благодаря Нельсону, я отдѣлалась однимъ страхомъ, и теперь узнала, что этотъ молодой человѣкъ, всегда задумчивый и печальный, услужливъ и добродушенъ.»- Правда, сказала Эльмина такъ тихо, что Госпожа Сульмеръ едва могла слышать: онъ подвергался великой опасности… — «Конечно, и я никогда не забуду его услуги. Только въ немъ есть странность: онъ дичится и бегаетъ отъ людей. Повѣришь ли, что я никакъ не могла уговорить, его заѣхать ко мнѣ въ деревню? Онъ сказалъ, что не выдетъ изъ комнаты до 15 или 20 Ноября… Не чудно ли это?» — Эльмина вздохнула и начала говорить о другомъ. Госпожа Сульмеръ просидѣла у нее часа три: время прошло; ѣхать въ городъ было уже поздно. Эльмина отложила отъѣздъ свой до слѣдующаго утра. Но тайный голосъ, голосъ безпокойной совѣсти твердилъ ей: бѣги, Эльмина! бѣги, пока есть время!… Она не имѣла силъ повиноваться ему; — рѣшительность исчезла; новыя мысли, новыя сомнѣнія волновали ея душу: Нельсонъ далъ слово не казаться на глаза ея! За чѣмъ же огорчать его отъѣздомъ? Она его не увидитъ: для чего же не остаться?… и Эльмина осталась.

Она слышала о Нельсоновомъ уединеніи, и желая знать всѣ подробности жизни его, свѣдала, что онъ оплакиваетъ отца, нѣжнаго и чувствительнаго. Такое сходство положеній совершенно очаровало Эльмину: образъ Нельсона, задумчиваго и печальнаго, день и ночь за нею слѣдовалъ. — Терзаясь раскаяніемъ и не имѣя силъ побѣдить страсти, Эльмина потеряла спокойствіе, лишилась сна, разстроила свое здоровье. Нельсонъ слышалъ о томъ и страдалъ: какъ мучительно приближеніе нещастія, когда не имѣемъ способа дѣйствовать, съ надеждою отвратить его! Нельсонъ не могъ видѣть Эльмины, не могъ ни съ кѣмъ говорить о болѣзни ея, дѣлалъ множество плановъ, одинъ другому противныхъ: то начиналъ писать къ Эльминиѣ, и дралъ свои письма; то вдругъ сбирался ѣхать въ Дрезденъ… Часто приходило ему на мысль увезти Эльмину… «Мы поселимся, думалъ онъ, въ тайномъ убѣжищѣ… Коралія будетъ съ нами… Эльмина проститъ мою дерзость… видя мою горесть, забудетъ свою собственную… мы будкамъ вздыхать, проливать слезы, но будемъ неразлучны! — Что я говорю?… Мнѣ развратить Эльмину! отравить раскаяніемъ непорочную жизнь ея! мнѣ унизить Эльмину, образецъ совершенства, достойную обожанія!… Одна только Ангельская добродѣтель могла очаровать мое воображеніе… сердце мое, только восхищаясь ею, могло впасть въ заблужденіе?… О Эльмина! боготворя тебя, не могу питать въ себѣ обыкновенныхъ чувствъ!… Твоя любовь и добродѣтель равно для меня священны!..