Готфрид Келлер: Кузнец своего счастья

Прошел обеденный час, но Джон с умыслом решил опоздать к обеду. Чтобы разыграть полную потерю аппетита, он предварительно съел три мюнхенские колбаски и выпил вторую кружку пива, которая показалась ему еще вкуснее первой. После этого, нахмурив лоб, он вошел в столовую и с отсутствующим видом уставился на свою тарелку супа.

Старик Литумлей, который, наталкиваясь на препятствие, становился болезненно упрям и не терпел никаких возражений, уже испытывал гнев и опасение, что его последняя надежда стать родоначальником разлетится прахом, и с недоверием стал поглядывать на неподкупного гостя. Наконец неизвестность — суждено ли ему стать основателем рода или нет — стала невыносимой, и он потребовал от Джона сократить суточный срок, данный ему на размышление, и сейчас же принять какое-нибудь решение: он боялся, что суровая добродетель его родственника будет возрастать с каждым часом. Затем он собственноручно принес бутылку очень старого рейнского вина из погребов, о которых Джон еще не имел никакого понятия. Когда духи солнца, освобожденные из плена, стали, благоухая, незримо витать над хрустальными бокалами, издававшими мелодичный звон, когда с каждой каплей жидкого золота, попадавшей на язык, вырастали под носом цветники, суровая Душа Джона, наконец, смягчилась, и он дал свое согласие. Немедленно послали за нотариусом и, попивая чудесный кофе, составили законнейшее завещание. После этого мнимый побочный сын и праотец будущего рода заключили друг друга в объятия. Но то было не горячее объятие людей с плотью и кровью, а нечто гораздо более торжественное, скорее — столкновение двух великих принципов, встретившихся на пересечении своих орбит.

Наконец Джон добился полного счастья. Теперь ему оставалось только не упустить выпавших на его долю благ, с известным вниманием относиться к своему почтенному отцу и тратить карманные деньги, имевшиеся у него в избытке, наиприятнейшим для себя образом. Все это он проделывал с большим спокойствием и достоинством; причем одевался он как барон. Из ценных вещей ему ничего не пришлось докупать, и в этом обнаружилась его прозорливость, так как ему вполне хватало приобретенного много лет тому назад в достаточном количестве и с точным учетом того, что потребуется ему в зените счастья. Битва при Ватерлоо сверкала и гремела на успокоенной груди, цепочки и брелоки колыхались на ублаготворенном чреве, глаза сквозь золотые очки бросали довольные и горделивые взгляды, камышовая трость служила не столько опорой, сколько украшением умного мужчины. Прекрасный портсигар был всегда полон отличных сигар, которые он с толком курил из мундштука со знаменитой группой. Дикий конь приобрел лоснящуюся коричневую масть, а сидящий на нем Мазепа стал бледно-розового, почти телесного цвета, и в результате объединенных усилий скульптора и курильщика это произведение искусства поистине вызывало восхищение всех знатоков. Папаша Литумлей был им также очарован и стал учиться у своего приемного сына обкуриванию пенки, для чего и приобрел целую партию пенковых трубок. Но старик был слишком беспокоен и нетерпелив для этого благородного искусства, так что Джону нужно было все время приходить ему на помощь, направлять его, чем он внушил старику еще большее уважение и доверие к себе.

Вскоре им обоим представилось более важное дело. Папаша стал настаивать, чтобы они сообща придумали и написали роман, который должен был возвести Джона в звание незаконнорожденного сына. Предполагалось, что это будет тайный семейный документ в форме отрывочных воспоминаний. Чтобы предотвратить ревность и беспокойство со стороны госпожи Литумлей, решено было писать этот роман тайком и незаметно спрятать его в будущем семейном архиве. Лишь со временем, когда род Литумлеев расцветет, этот документ должен был появиться на свет и поведать миру историю его происхождения.

Джон заранее решил называться после смерти старика не просто Литумлей, а Кабюс де Литумлей, так как питал к своей фамилии, которую он выковал с таким изяществом, вполне простительную слабость. Что касается документа, который они собирались сочинить, то, поскольку он лишал его законного происхождения и превращал его мать в распутницу, Джон решил со временем сжечь его без всяких церемоний. Но пока ему приходилось принимать участие в работе над его созданием, что несколько омрачало его благополучие. Все же он благоразумно подчинился необходимости и однажды утром заперся со стариком в садовом павильоне, чтобы взяться за дело. Они уселись за столом друг против друга, и тут им вдруг стало ясно, что осуществить эту идею труднее, чем они полагали, так как ни тот, ни другой в своей жизни не написал и сотни связных строк. Им никак не удавалось начало, и чем больше они шушукались, тем труднее было им что-либо придумать. Наконец сын сообразил, что для создания документа, рассчитанного на долгое хранение, требуется прежде всего стопа плотной и красивой бумаги. Обоим это соображение показалось убедительным. Они вышли и в поисках такой бумаги дружно обошли весь город. А так как погода, стояла жаркая, они сразу рассудили, что нужно зайти в кабачок освежиться и собраться с мыслями. Там они с удовольствием выпили по нескольку кружек пива, поели орехов, хлеба, сосисок, после чего Джон вдруг заявил, что начало романа он уже придумал и должен прямехонько побежать домой, чтобы на свежую память записать его.