Готфрид Келлер: Кузнец своего счастья

— Поднимитесь со мной в фамильную галерею, — сказал господин Адам Литумлей.

Они взошли. Пройдясь с торжественным видом несколько раз взад и вперед, старик продолжал:

— Выслушайте, дорогой внучатный племянник, мое решение и мое предложение! Вы — последний в роде, и на вас лежит нешуточная ответственность. Но не меньшую ответственность несу и я. Взгляните на меня! Во мне вы видите перед собою первого в моем роде.

Старик горделиво выпрямился, но Джон смотрел на него и никак не мог понять, что все это означает. Старик продолжал:

— Мои слова о том, что я первый в роде, означают следующее: я решил основать собственный род, такой же знатный и значительный, как тот, члены которого изображены на портретах этой фамильной галереи. Ибо это вовсе не мои предки, а члены какого-то знатного, уже вымершего рода в Аугсбурге. Когда я тридцать лет тому назад прибыл сюда, этот дом со всем своим оборудованием и памятниками старины как раз продавался, и я купил его с аукциона как основу для осуществления своей заветной мечты. У меня было большое состояние, но не было ни имени, ни предков, и я даже не знаю имени моего дедушки, который был женат на женщине по фамилии Кабис.

Вначале я довольствовался тем, что объявил своими предками всех, этих господ и дам, превратив их с помощью надписей, которые вы здесь видите, одних — в Литумлеев, других — в Кабисов. Но моих семейных воспоминаний хватило всего на шесть-семь портретов, что же касается остальных, созданных за четыре столетия, то они только глумятся над моими замыслами. Тем настоятельнее встал вопрос о будущем, о необходимости оставить свой собственный знатный и крепкий род, прославленным зачинателем которого я мог бы явиться. Уже давно заказал я свой портрет, а также родословное древо с моим именем у корня. Но злой рок упорно преследует меня. Я женат в третий раз, а между тем ни одна из моих жен не подарила мне даже дочери, не говоря о сыне и продолжателе рода. Мои первые жены, с которыми я развелся, после этого со злости прижили с другими мужчинами кучу детей, и если бы я прогнал мою теперешнюю жену, с которой я живу семь лет, она, наверно, поступила бы точно так же.

Ваше появление, дорогой внучатный племянник, внушило мне мысль об искусственной подмоге, к которой часто прибегают, как гласит история, большие и малые династии. Что бы вы сказали на такое предложение: вы живете в моем доме как родной сын, и я делаю вас своим законным наследником? От вас же потребуется следующее: вы жертвуете формально всеми вашими семейными преданиями (ведь вы последний в роде) и при вводе в наследство, то есть после моей смерти, принимаете мою фамилию. Я же исподволь начну распространять слух, что вы мой незаконный сын, плод сумасбродной юношеской шалости. Вы эту выдумку поддерживаете, не опровергаете ее. Быть может, впоследствии можно будет сочинить какой-нибудь документ, мемуары, маленький роман, какую-нибудь необычную любовную историю, в которой я буду выведен как ее пламенный и безрассудный герой, натворивший много бед, но искупивший в старости свою вину. И, наконец, вам надлежит принять из моих рук ту супругу, которую я выберу для вас из среды знатных девиц нашего города для дальнейшего осуществления моей цели. Вот в целом и в частности мое предложение!

Слушая эту речь, Джон попеременно краснел и бледнел, не от стыда и ужаса, а от радости и умиления перед лицом долгожданного счастья и собственной мудрости, которая его к этому счастью привела. Все же, будучи себе на уме, он сделал вид, будто ему трудно решиться пожертвовать своим честным именем и законным рождением и в вежливых и красноречивых выражениях попросил дать ему сутки на размышление, а затем, как бы в глубокой задумчивости, стал разгуливать взад и вперед по великолепному саду. Прелестные цветы — левкои, гвоздика и розы, царский венец и лилии, грядка герани и жасмина, мирты и олеандры — умильно на него поглядывали и склонялись перед ним, как перед своим господином.

Насладившись в течение получаса ароматом и солнцем, тенью и прохладой фонтана, Джон с глубокомысленным видом вышел на улицу, завернул за угол, вошел в кондитерскую и съел там три горячих пирожка, запив их двумя рюмками хорошего вина. Затем он вернулся в сад и снова ходил в течение получаса взад и вперед, закурив на этот раз сигару. Мимоходом он нашел грядку маленькой, нежной редиски. Вырвав себе пучок, он вымыл его у фонтана с каменными тритонами, которые преданно таращили на него глаза, и направился в прохладную пивную, где запил редиску кружкой пенистого пива. Там он завязал занимательный разговор с посетителями и даже попытался подменить свой родной диалект более мягким швабским, ввиду, той немаловажной роли, которую ему со временем придется играть среди этих людей.