Марко Вовчок - Путешествие во внутрь страны

— Да, — говорит косматая голова, — да! Провинился я перед дядюшкой! Вообразите, картежничал семь суток! Проиграл пятьдесят тысяч, лошадей, часы — все!

— Ах, несчастье-с какое примерное! — вскрикивает Андрей Иванов.

Это его восклицание совершенно не похоже на все предыдущие. В нем слышится что-то похожее на заискивающий визг маленькой шавки, очутившейся перед большим, хотя и облитым из кухни горячей водою, водолазом или другим каким большим псом.

«Москвич» пока ничего не выражает словесно, но глаза его умасливаются и он, подобно гелиотропу, обращающемуся невольно к солнцу, оборачивается к племяннику «дяди».

Черноглазая девица опять принимается за чтение.

Впрочем, время от времени она поглядывает на косматую голову и на подвижном лице ее ясно тогда читается: как однако же можно ошибиться!

Духота невыносимая. Андрею Иванову хочется до смерти почать апельсин, который чуть не испекся в его мясистой руке, но он считает недозволительным делать это при племяннике важного лица и потому только вертит этим плодом.

— Фу, какая жара! — говорит косматая голова.

— Мучительная, — отвечает с чувством «москвич». — Жажда мучит…

— Да, скверно!

— Нельзя ли у кондуктора воды достать, как вы думаете?

«Москвич» в этих простых, казалось бы, словах искусно выражает что-то особое, — «симпатию душ», как говорится еще в Москве.

— Не угодно ли? — робко спрашивает Андрей Иванов, снова воздвигая свой апельсин на три перста и представляя его «племяннику».

— Спасибо, — отвечает благосклонно тот, берет апельсин, чистит, первый кусочек кладет себе в рот, второй протягивает черноглазой девице, кивком приглашая ее принять участие в пиршестве.

Рука его, вытянувшись во всю длину, обнаруживает распоротый шов рукава.

Но это уже не шокирует ни «москвича», ни Андрея Иванова, потому что ведь шов распоролся не от нужды и горя, а от размаха широкой русской натуры, той натуры, которая особенно хорошо развивается на «собственных» полях нашей обширной родины.

Черноглазая девица взглядывает и резко говорит:

— Не хочу!

— Напрасно! — замечает косматая голова. — Напрасно.

Только что он успевает съесть апельсин, «москвич» предлагает ему тонкую сигару.

И сколько симпатии он при этом выражает одним склонением своего грузного, но гибкого туловища!

— Кажется, недурна, — говорит он задушевным голосом,

— А вот увидим! — отвечает косматая голова. — Очень обязан.

— Огню!

— Очень признателен!

Оба начинают курить.

— У вас настоящая русская размашистая натура! — говорит как-то из груди «москвич». — Одна из тех натур, что как степь необозримая…

Поезд останавливается. Опять суета, давка, шум и крик.

Косматая голова встает, направляется к выходу, приостанавливается на пороге и, не выпуская сигары изо рта, говорит:

— А ведь *** мне не родной дядя!

Андрей Иванов поднимает вверх клинообразную бородку, «москвич» покрывается тенью.

— И даже совсем не дядя, — прибавляет жестокая косматая голова, — я не картежничал, я только нахвастал, и имя мне не степь необозримая, а — ничто.

И он скрывается.

Андрей Иванов, придя в себя, разражается потоком оскорбительных прозвищ. «Москвич» до того взбешен, что язык у него как бы отнимается.

Зато как торжествует черноглазая девица!

Даже украинка просыпается.

В вагон входит дама в дорогом шиньоне и изящном летнем туалете, с книжкой в руках, так сказать, дама безличная, хотя и обладает она довольно некрасивым лицом.

За дамой входит еще коренастый молодой человек в каком-то, по всем признакам, модном сюртучке: лацканы в виде распяленных крыльев летучей мыши, сердцеобразный вырез на груди являет тонкую, накрахмаленную колом рубашку с буфами; на руках светло-лиловые перчатки, на голове шотландская шапочка, галстук яркий полосатый, вид, хотя дикий, но вместе с тем довольно самоуверенный, глазки узенькие, подбородок тупой.

Если бы молодые вепри одевались в модные костюмы и ездили по Николаевской железной дороге, они имели бы совершенно то же выражение морды.

Рассаживаются по местам. Дама открывает книгу, судя по формату, французский роман; молодой человек вынимает из кармана надушенный платок и нюхает.

Даму книга, однако, мало занимает; она высовывается из окна и начинает следить за снующими по платформе фигурами.

Поезд трогается.

«Москвич», несколько успокоившись, оглядывает новоприбывших подозрительно.

Вдруг лицо его просветлевает. Он вскрикивает: