Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.

Австрийская дипломатия меж тем делала все, чтобы обезвредить своего генерала-дезертира и ликвидировать его прежде, чем он доберется до Стамбула и развернет там деятельность против Вены. У французского посла в Стамбуле опять-таки были свои резоны не испытывать ни малейшей радости от прибытия в столицу французского аристократа, перебежчика и авантюриста, поэтому он вовсе не отвечал на его многочисленные послания. В Сараеве австрийские агенты пытались даже отравить его. Но Бонваль сошелся с начальниками сараевских янычар, которые приняли его под свою защиту и во всем ему помогали. Тогда австрийцы хитростью и взятками добились у Порты его выдачи. Опасность, что его свяжут и доставят на австрийскую границу, где его ожидала верная смерть, побудила Бонваля прислушаться к совету сараевских друзей и принять ислам. Для него, скептика и философа, переменить веру не составляло особенного труда, и тем самым он разом сорвал планы своих недругов. Как мусульманина его теперь не могли выдать ни одному христианскому государству. А когда, после восстания янычар, в Стамбуле установился новый режим и возникла вероятность войны против Австрии [20], турки сами пригласили Бонваля в столицу, доверив ему должность инструктора артиллерии.

Граф Бонваль, ныне Ахмед-паша, прожил в Стамбуле около семнадцати лет, исполненных разных перипетий, падений и взлетов, с которыми неизбежно связано любое высокое положение в Турции. Как и прежде, он жил весело и расточительно, широко и свободно, ссорясь или вступая в дружбу без всякого плана и расчета с турками и христианами, не покоряясь никому и ничему, следуя лишь своему желанию отомстить Австрии. Он исправно выполнял свои обязанности турецкого паши, но в то же время вел переписку с видными людьми во Франции, в том числе с Вольтером. Вплоть до своего смертного часа он устраивал пиршества, на которых плясал и пел озорные солдатские песни. Однако умер с чувством сожаления, что его прах не будет смешан «с пеплом его предков». А пока он умирал, за душу его боролись ходжи и католические священники из Перы [21], и те и другие озабоченные его вечным спасением, о котором он сам никогда не проявлял ни малейшей заботы. Победили ходжи. Его похоронили по мусульманскому обряду на самом живописном стамбульском кладбище.

Но Бонваль, который шумит у меня под окнами и ломится в дверь, желая войти в мой рассказ, вовсе не из стамбульских времен; таким он был, когда, вначале перебежчик, а затем ренегат, почти два года жил в Сараеве, ожидая дозволения выехать в Стамбул. Если мне и удастся не ответить на его зов и на сей раз уклониться от его визита, наверняка можно сказать, что он все равно вернется и встречи с ним мне не избежать.

Низенький и грузный, с несоразмерно большой головою, он много и громко говорит, часто смеется, походка у него стремительная, точно ноги его ступают по раскаленной брусчатке, но непринужденная и уверенная, точно он всегда и всюду чувствует себя дома. Вокруг него постоянный круговорот. Один он никогда не бывает. Помимо двух телохранителей, с ним непременно кто-нибудь из прислуги или друзей.

На нем платье отменного западного покроя, но слишком ярких цветок, а кроме того, в его одеянии неизменно присутствует какая-нибудь деталь, придающая фантастический характер его облику, какая-нибудь невероятная шуба, меховая шапка, плюмаж или пряжка. Его лицо — подлинное чудо. На мощном черепе — тяжелый парик, который нередко сбивается набок и под которым подчас можно увидеть коротко остриженные и гладкие, еще совершенно черные волосы. Вздернутый длинный нос. Огромные и необыкновенно подвижные уши, всегда красные, краснее самого лица, очевидно чрезвычайно чувствительные не только к любому шуму и звуку, но и ко всему вокруг них происходящему. Странного разреза голубые и точно у новорожденного младенца чистые глаза двумя неподвижными и равнодушными светилами озаряют физиономию. И на этой физиономии непрестанно сменяются противоречивые выражения: то веселое и радостное, то убийственно насмешливое, то гордое и надменное, то устрашающе грозное. У него почти вовсе нет бровей, а каштановые, остроконечные и нафабренные усы посередине разделены бороздкой, и кажется, будто они убегают друг от друга. Крупный рот с полными чувственными губами, за которыми сверкают крепкие белые зубы. Нижняя челюсть, неестественно длинная, карикатурно и дерзко выпячена вперед. Ничто на этом лице не закончено и не стоит на своем месте, как у прочих людей. Когда он предстает перед вами, кажется, будто кто-то невидимый, в шутку, из озорства, внезапно высунул из-за угла на шесте карнавальную маску, чтоб напугать вас, удивить, позабавить. Самый факт, что у человека хватает смелости так выглядеть и с таким лицом ходить по свету естественно и гордо, без малейшего конфуза или стеснения, не может не вызвать удивления и восторга. А проведя четверть часа в беседе с этим человеком, вы совершенно забываете о первом своем впечатлении и обнаруживаете, что лицо его оригинально, интересно, привлекательно и даже красиво. И вам вдруг становится ясно, отчего этого выпивоху, буяна и кутилу любили в Европе многие женщины и отчего лучшие люди искали его общества, переписывались с ним и дружили.