Светлое будущее

— Это за порогом моего сознания, — сказал Антон. — Социального индивида из человека делает общество, и делает это вопреки его желаниям, а личностью человек становится по своей воле и вопреки желаниям общества. Потому человек как социальный индивид раздвоен, и твоя диалектика тут ни при чем, а личность всегда одностороння и имеет тенденцию к цельности. Я догадываюсь, что волнует тебя. Но поверь мне, я к людям отношусь исключительно в плане симпатии и антипатии, без всякого рационального расчета. Поэтому, между прочим, я не общаюсь с нашими диссидентами. Меня тошнит от их нетерпимости, некомпетентности, самомнения и прочих качеств советского человека. Наши диссиденты — плоть от плоти и кровь от крови советского общества, они несут в себе черты этого общества в гипертрофированном и карикатурно-болезненном виде, сами того не замечая. А я предпочитаю просто людей.

— Как было бы хорошо, если бы можно было отрешиться от всех наших гнусных проблемок и делишек и пожить несколько лет просто по-человечески.

— Ты же знаешь, что это невозможно. И не нужно. Возблагодарим судьбу за то, что она послала нам долгую жизнь и наши «гнусные проблемки». Хорошо, что они есть. Вспомни, раньше и этого не было. Есть проблемы — есть жизнь.

Настроение нам испортили пьяные ребята. Они прицепились к нам просто так, от нечего делать, под предлогом закурить. Посыпались оскорбления. Антон одного сбил с ног, другому закрутил руку. Прочие струхнули. Потом они просили извинения, лезли целоваться и предлагали совместно выпить. Мы еле отвязались от них.

— Ну и мразь, — сказал я.

— Забавно, — сказал Антон. — Можно защититься от угроз и оскорблений со стороны советского народа, но невозможно защититься от его любви. Советская любовь к ближнему — вот что задушит этот мир.

Нашу Забегаловку заняли не то под банкет какого-то учреждения, не то под свадьбу. И мы прошли весь длиннющий проспект Строителей, так и не сумев попасть ни в одно из немногих едально-питейных заведений.

— Все-таки Москва чудовищно скучный город, — сказал Ребров. — Унылый.

— Бездарный, — сказал Безымянный.

— Причем бездарен такой бездарностью, какая культивируется специально в грандиозных государственных масштабах, — сказал Эдик.

—А ведь русский народ необычайно талантлив, — сказал я.

— Конечно, — сказал Эдик. — Но очень своеобразно. Как-то по-мелочному и ужасно бестолково. Безрезультативно. Вот, к примеру, мой сосед по квартире. Инженер. Изобретатель. Куча патентов. В комнату войти нельзя — проволочки, трубочки, колесики. Совершил какой-то геройский поступок во время аварии на заводе. Стал инвалидом. Занимается подпольной адвокатурой. Умен и изворотлив невероятно. Но до сих пор не может организовать себе квартиру и машину. И вовсе не потому, что он — увлеченная бескорыстная натура. Наоборот, он — расчетливый жадный хапуга. Просто не может. Весь его талант уходит в какие-то несущественные пустяки.

— Это потому, — сказал Ребров, — что у нас не дали развернуться обществу со свободной личной инициативой. Если бы мы остановились на Феврале, русский народ развернулся бы во всю мощь во всех областях культуры.

И мы затеяли бесперспективный спор о том, что бы было, если бы не было того-то и было бы то-то.

— И все-таки, — сказал Эдик, — я думаю, что наша непродуктивность и бестолковость заложена не в нашей биологии, а в нашей истории. Каждый народ имеет свой определенный коэффициент продуктивности. Это — характеристика его исторической индивидуальности. Возьмите немцев. Почти каждый немец по отдельности туп и глуп. А все вместе гениальный народ. Почти каждый русский по отдельности — Ломоносов. А все вместе — вопиющая посредственность.

— Нужен настоящий русский национализм, — сказал Ребров. — Какой угодно. Пусть самый черносотенный. Иначе Россия не подымется. Иначе русский народ так и останется навеки ареной и материалом для всякого рода проходимцев.

И мы опять затеяли нелепый спор о национализме, интернационализме, антисемитизме, сионизме.

— Во всех наших разговорах такого рода, — сказал потом Ребров, — есть нечто лицемерное, стыдливо-подлое. А между тем народ, желающий обрести самостоятельную активную роль в истории, без национализма обойтись не может. Во всех наших республиках цветет национализм. И мы признаем его правомерность. А для самого несчастного и задавленного народа этой страны — для русского народа — мы не допускаем даже мысли о национализме. Это, уважаемые, не что иное, как предательство своего народа!