Светлое будущее

— Нет, почти все правда.

— Так, значит...

— Что «значит»? Ты бывал в санатории? Какие там были у вас отношения?

— Прекрасные. Но война — не санаторий.

— Война-то — не санаторий. Но у них есть общие черты. На войне бывает много случаев, аналогичных санаторию в следующем смысле: в них исключено постоянное действие социальных факторов. Например, в санатории и в бою обычно не делают карьеру. Но стоит внести в такие ситуации сильный социальный фактор, как картина меняется. Тебе приходилось флиртовать в санатории? Представь себе, ты интересуешься некоторой женщиной. И нравишься ей, так что имеешь шансы. Но вот в твой санаторий приехал крупный чин, от которого может зависеть судьба интересующей тебя женщины. И он дает ей понять, что не против завести с ней роман. Кого она предпочтет, как ты думаешь? Ясно? И что останется от твоей гармонической картины прекрасных отношений? Пшик. Или вот тебе другая ситуация. Начальнику крупного соединения предстоит выбрать решение из двух возможностей. Первая возможность связана с бессмысленной потерей людей, но сулит одобрение начальства, повышение, награды. Вторая возможность исключает такие потери, но связана с риском гнева высшего начальства и даже с риском потери должности (или хотя бы с риском задержки повышения). Что предпочтет этот начальник? Конечно первую возможность. Мыслимы исключения. И в книжках и в кино нам их иногда подсовывают. Но в жизни я их не встречал ни разу. Наши фильмы и книги врут, но весьма своеобразно: они правдиво показывают ситуации, исключенные из сферы постоянно действующих социальных факторов, т. е. ситуации исключительные и временные; а если они касаются действия социальных законов, то изображают их как нечто случайное, единичное, преодолеваемое, порицаемое и т. п. Правдиво показать бой, передышку между боями, госпиталь и т. п. — штука нехитрая. Но это не есть правда о войне. Правда о войне — это расстрелы военачальников перед войной, несколько миллионов пленных за несколько недель войны, враг на берегах Волги, потери один к пяти, распределение людей по тылам, штабам, теплым и сытым местечкам, бесчисленные награды сытым паразитам, не видавшим противника, и т. п. Ясно?

— Ясно. Значит, все-таки вранье.

— Вранье. К тому же в реальной военной жизни имело место не такое распределение времени, значимости и субъективной ценности событий, как в книжках и в кино.

Мы в это время смотрели по телевизору фильм о войне. Фильм с претензией на правду и критику.

— Видишь, как этот симпатичный майор обхаживает эту девицу? Сколько времени! Сколько слов! И как все чисто и благородно! А на деле ему достаточно приказать ей прийти, и она без звука ляжет с ним спать. Так это обычно и делалось.

— Не вижу в этом ничего страшного, — сказала Тамурка.

— И я не вижу,- — сказал Антон. — Я лишь утверждаю, что фильм — вранье.

— Конечно вранье, — сказала Тамурка. — А если правду показать, будет неинтересно.

— Смотря кому, — сказала Ленка. — Я бы предпочла правду.

— Потому что ты еще маленькая и глупенькая, — сказала Тамурка.

Теща, Ленка и Тамурка затевают нудную перепалку, что не мешает им смотреть и комментировать фильм. Я краем уха прислушиваюсь к тому, о чем разговаривают Антон и Сашка.

— Обрати внимание, — говорит Антон, — как различаются «наши» и немцы. У наших у всех имена, лица, характеры, судьбы. Их всех, конечно, шлепнут. Но сначала они проживут индивидуальную жизнь на наших глазах. Они, скажем так, персонифицированы. Для нас с тобой они выделены как самодовлеющие личности с особыми «Я». И мы переносим это наше с тобой восприятие на них так, будто бы они персонифицированы для самих себя. Это — одна из закономерностей восприятия произведений искусства. Теперь посмотри на немцев. Различаешь ты их имена и лица? Воспринимаешь ты их как личности с индивидуальной судьбой? Смотри, они внезапно и случайно выскочили, как призраки. Щелк, и готов один. Шелк, и нет другого. Они не персонифицированы. Попробуй поставь себя на их место. Представь себе, что ты — один из них, но такой, как он тут показан: мелькнул на экране, взрыв, и нет тебя. Так вот, главная ложь нашего искусства состоит даже не в том, о чем я говорил. А в том, что реально для подавляющего большинства людей (на войне и в мирное время тоже!) такой персонификации, как это изображает наше искусство, нет. А если и есть для некоторой части, то совсем не в таких формах. В каких? Например, холуйство и угодливость перед начальством. Стремление вылезти на вид. Шутовство. И т. и. Геройство? Иногда. Но о каком геройстве может идти речь для масс людей, уничтожавшихся без разбора авиацией, танками, артиллерией? Да и что такое геройство? Вот летит эскадрилья. Впереди идущий самолет сбили, а я уцелел. Я получил награду. В чем тут геройство? Случай. У нас говорят даже о массовом героизме. Что это? Реально это — массовые мучения. Тут, брат, заключена великая проблема.