Светлое будущее

Сегодня на дирекции обсуждали план нашей работы. В общем, одобрили и похвалили. А потом по деталям разгромили до основания. В общем, предложили готовить комментарии и иллюстрации к гениальному докладу нашего сверхгениального маразматика. Тоже мне гений нашелся! Я же помню, какие он песенки пел вначале: ты, мол, мне напиши что-нибудь попроще и покороче, я же не теоретик и не вождь, а простой партийный чиновник... А теперь... Антон как-то подсчитал число ссылок на Сталина в самом подхалимском номере философского журнала при Сталине и число ссылок на теперешнего вождя в одном из среднеподхалимских номеров того же журнала. Сталин при таком сравнении выглядит скромником. В разделе о критике и самокритике мы собирались разобрать вопрос о наших диссидентах. Нам приказали превратить этот разбор в критику идеологических диверсий. Обещали организовать помощь материалами со стороны КГБ. Еврейский вопрос предложили изложить в форме критики международного сионизма. И в таком духе прошлись буквально по всем пунктам плана. И в заключение изменили состав редколлегии. Поскольку Васькина назначили проректором ВПШ, он, сославшись на занятость, попросил вывести его из состава редколлегии. Это, конечно, ход с определенными замыслами: освободить руки на потом. Все мы числимся в бесчисленных советах, комиссиях, редколлегиях, но на нашу занятость это никак не влияет.

Потом позвонил Корытов из ЦК и попросил зайти к нему завтра для очень серьезного разговора. Догадываюсь,о чем пойдет речь. Опять корыстолюбивому стяжателю- либералу придется изворачиваться. А ради чего? Что мне стоит заложить и Антона, и прочих ему подобных бескорыстных, мужественных и т. п. борцов (за что?)?! И жить спокойно. Совесть не позволяет? Да мало ли что не позволяет! Совесть. Глупость. Страх. Желание иметь прикрытие (чтобы самому не выглядеть опасным — есть и такая точка зрения!). Не все ли равно. Важен результат. А много ли достиг бы радикал из радикалов Солженицын, если бы не те же либеральные «мы». Теперь-то постфактум нас можно поносить. А что не поносил раньше? О Господи, как все это надоело!

— Что нового?

— Опять затяжка. Нашли типографию. Но она, кажется, ненадежна. Договариваются с другой. У меня такое ощущение, будто меня кто-то водит умело за нос.

— Ерунда. Мы все стали немножко сумасшедшими. Это же хорошо, что они нашли более надежную типографию.

— Время упустили. Представляешь, как книга пошла бы перед съездом! Они же, идиоты, на ней здорово заработали бы. И, понимаешь, я определенно чувствую, что за мной смотрят в оба. Неужели Они пронюхали? Как? Я же никого не посвятил в свою писанину, кроме Наташи. Даже ты не знал.

— Возьми себя в руки. Так можно совсем свихнуться. Потерпи немного. Кстати, вот телефончик. Позвони. Скажешь, от меня. Отличное место. Спокойное. Не бей лежачего. И главное — вдали от идеологии.

Мы смотрим передачу «Клуб кинопутешествий» — немногое из того, что можно смотреть по нашему телевидению. Сашка с Антоном ведут между прочим довольно странный разговор. А как вы попались? Донос?

— Тут не так-то просто, Саша. Это теперь мы оцениваем такого рода вещи как донос. А тогда это не был донос. Это было проявление честности, как мы ее тогда понимали.

— Хорошенькая честность!

— Не судите да не судимы будете.

— Странно, очень странно!

— Ничего странного. Мы — я и мой самый близкий друг — тогда оба были членами партии (я ведь тоже был в партии с двадцати двух лет!). И хотя многое знали о реальности сталинизма и многое порицали, но в целом- то мы были самыми настоящими сталинцами. Если бы кто в нашей части пикнул о Сталине плохое слово, мы без Особого отдела сами разорвали бы его в клочья.

— А что же произошло?

— Я съездил в отпуск к родителям, насмотрелся, взбесился, вспомнил знаменитый сталинский тост за русский народ и написал то злополучное стихотворение. Прочитал его своему другу. И вместо Военной академии я очутился в лагере.

— Это же подлость! Я бы вашему «другу» морду набил.

— Был у меня такой период, когда я мечтал об этом. Но когда меня выпустили, я ему спасибо сказал. Кто бы я был, если бы не та история? Отставной полковник. В лучшем случае — генералишка. А так я научился понимать и ценить жизнь. Это больше, чем быть маршалом.

— Вы могли измениться и без лагеря.

— Когда? До смерти Сталина — не мог. После — очень многие изменились. И мой друг изменился. Но это уже не то. Это перемены не принципиальные.