Леопольд Захер-Мазох - Сочинения

— Ваше благородное сердце.

— Власть портит, я могу стать заносчивой…

— И будь заносчивой, — воскликнул я, — топчи меня ногами…

Ванда обвила рукой мою шею, заглянула мне в глаза и покачала головой.

— Боюсь, я этого не сумею, но я попытаюсь… ради тебя! Потому что я люблю тебя, Северин, — так люблю, как еще никогда никого не любила!

Сегодня она вдруг надела шляпу и шаль и предложила мне пойти с ней в магазин. Там она велела подать ей хлыст — из длинного ремня на короткой ручке, такой, какие употребляются для собак.

— Эти подойдут вам, вероятно, — сказал продавец.

— Нет, эти слишком малы, — ответила Ванда, искоса оглянувшись на меня. — Мне нужен большой…

— Вероятно, для бульдога? — догадался торговец.

— Да, — в таком роде, какие употребляются в России для непокорных рабов.

Она порылась и нашла наконец хлыст, при виде которого меня проняло жуткое чувство.

— Теперь прощайте, Северин, — сказала она при выходе из магазина, — мне еще нужно сделать кой-какие покупки, при которых вам не следует сопровождать меня.

Я простился и пошел прогуляться, а возвращаясь, увидел Ванду. Она выходила из лавки скорняка и знаком подозвала меня.

— Подумайте еще раз, — заговорила она с довольным видом. — Я никогда не скрывала от вас, что меня увлек в вас преимущественно ваш серьезный, мыслящий ум. Понятно, что теперь меня радостно волнует мысль — видеть этого серьезного человека у своих ног, так беззаветно отдавшегося мне, так восторженно… Но долго ли это так будет? Женщина может любить мужчину, раба же она унижает и в конце концов отшвыривает его от себя ногой.

— Так отшвырни меня ногой, когда я надоем тебе! Я хочу быть твоим рабом…

— Я чувствую, что во мне дремлют опасные наклонности, — заговорила после паузы Ванда, когда мы прошли вместе несколько шагов, — а ты их пробуждаешь, и не в свою пользу, ты это должен же понять! Ты так увлекательно рисуешь жажду наслаждений — жестокость, высокомерную властность…

Что ты скажешь, если я поддамся искушению и на тебе первом испробую силу, — как тиран Дионисий, приказавший изжарить в новоизобретенном железном быке его изобретателя, чтобы на нем первом убедиться, действительно ли его крики и предсмертное хрипенье звучат, как рев быка…

Что, если я окажусь женщиной-Дионисием?

— О, будь Дионисием! — воскликнул я. — Тогда осуществится моя греза. Доброй или злой — тебе я принадлежу весь, выбирай сама. Меня влечет рок, который я ношу в своей груди, — влечет властно, демонически…

«Любимый мой!

Я не хочу видеть тебя ни сегодня, ни завтра. Приходи только послезавтра вечером и — рабом моим .

Твоя повелительница

Рабом моим было подчеркнуто.

Я получил записку рано утром, прочел, перечитал ее снова, затем велел оседлать себе осла — самое подходящее верховое животное для ученого — и поехал в горы, чтобы заглушить там среди величавой природы Карпат мою страсть, мое томление…

И вот я вернулся — усталый, истомленный голодом и жаждой и прежде всего влюбленный.

Я быстро переодеваюсь и через несколько секунд стучусь у ее двери.

— Войдите!

Я вхожу. Она стоит среди комнаты в белом атласном платье, струящемся, как потоки света, вдоль ее тела, и в кацавейке из пурпурного атласа с роскошной, великолепной горностаевой опушкой, с бриллиантовой диадемой на осыпанных пудрой, словно снегом, волосах, со скрещенными на груди руками, со сдвинутыми бровями.

— Ванда!

Я бросился к ней, хочу охватить ее руками, поцелован, ее… Она отступает на шаг и окидывает меня взглядом с головь до ног.

— Раб!

— Повелительница моя! — Я опускаюсь на колени и целую подол ее платья.

— Вот так!

— О, как ты прекрасна!

— Я нравлюсь тебе? — Она подходит к зеркалу и оглядывает себя с горделивым удовольствием.

— Ты сведешь меня с ума!

Она презрительно выпятила нижнюю губу и насмешливо взглянула на меня из-за полуопущенных век.

— Подай мне хлыст.

Я оглянулся вокруг, намереваясь встать за ним.

— Нет! Оставайся на коленях! — воскликнула она, подошла к камину, взяла с карниза хлыст и хлестнула им по воздуху, глядя с улыбкой на меня, потом начала медленно засучивать рукава кацавейки.

— Дивная женщина! — воскликнул я.

— Молчи, раб!

Посмотрев на меня мрачным, даже диким взглядом, она вдруг ударила меня хлыстом… Но в ту же секунду склонилась ко мне с выражением сострадания на лице, нежно обвила мою голову рукой и спросила полусконфуженно, полуиспуганно: