Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

Исписавъ 10–12 страницъ, я, наконецъ, изнемогъ отъ холода и напряженія. Я всталъ и вышелъ на улицу.

Въ теченіе послѣдняго получаса мнѣ очень мѣшалъ работать дѣтскій крикъ изъ хозяйской комнаты, такъ что все равно я не могъ дольше работать. Я сдѣлалъ большую прогулку по Драменевенену и бродилъ по улицамъ до самаго вечера, все время обдумывая продолженіе своей драмы.

Когда я возвращался домой, со мной произошло слѣдующее:

Я сталъ у лавки сапожника, на концѣ улицы Карла-Іоганна, почти у самой желѣзнодорожной площади; Богъ вѣсть, зачѣмъ я остановился именно передъ этой лавкой.

Я смотрѣлъ въ окно, но совсѣмъ не думалъ о сапогахъ: мои мысли были далеко гдѣ-то въ другихъ мірахъ. Мимо меня прошли нѣсколько болтающихъ прохожихъ, но я не слышалъ, что они говорили; вдругъ я услышалъ голосъ:

— Добрый вечеръ!

Со мной здоровался мой товарищъ по прозвищу «Дѣвица».

— Добрый вечеръ! — отвѣчалъ я разсѣянно. Я посмотрѣлъ на «Дѣвицу» и не сразу узналъ его.

— Ну, какъ живете? — спросилъ онъ.

— Да ничего, какъ всегда.

— Скажите…. вы все живете у Христи?

— Христи?

— Вы, кажется, говорили мнѣ, что служите бухгалтеромъ у книгопродавца Христи?

— Ахъ, да! Нѣтъ, это уже прошло. Невозможно было съ нимъ работать; дѣло быстро рѣшилось само собой.

— По какому поводу?

— Я ошибся въ цифрахъ и…

— Сфальшивили?

Сфальшивилъ ли я? «Дѣвица» спрашиваетъ, сфальшивилъ ли я? Онъ спросилъ это быстро и съ интересомъ.

Я презрительно посмотрѣлъ на него и ничего не отвѣтилъ.

— Да, да, но Боже мой, вѣдь это съ каждымъ можетъ случиться! — сказалъ онъ мнѣ въ утѣшеніе. Онъ былъ увѣренъ, что я смошенничалъ.

— Что такое съ каждымъ можетъ случиться? — спросилъ я. — Мошенничать? Послушайте, какъ вы могли подумать, что я способенъ на такую низость?

— Но, любезнѣйшій, мнѣ показалось, что вы сами…

— Нѣтъ, я вамъ сказалъ, что ошибся въ цифрахъ, невѣрно написалъ годъ, какая-то мелочь, если вы хотите знать, описка — вотъ все мое преступленіе. Нѣтъ, слава Богу, я могу еще отличатъ бѣлое отъ чернаго. До чего это довело бы меня, если бы я запятналъ свою честь. Единственно, что меня поддерживаетъ, это чувство чести. Я надѣюсь, что оно достаточно сильно во мнѣ. Во всякомъ случаѣ, это чувство чести спасало меня до сихъ поръ отъ многаго.

Я гордо поднялъ голову, отвернулся отъ «Дѣвицы» и сталъ смотрѣть въ другую сторону. Взглядъ мой скользнулъ по красному платью, по жалкой фигурѣ, идущей къ нимъ рядомъ съ мужчиной. Если бы у меня не было этого разговора съ «Дѣвицей», если бы меня не оскорбило его грубое недовѣріе, если бы я не откинулъ голову и не отвернулся бы отъ него, то, вѣроятно, это платье прошло незамѣченнымъ мимо меня. Какое мнѣ, собственно говоря, до него дѣло. И что мнѣ до него, будь это платье хоть первой придворной дамы

«Дѣвица» стоялъ и говорилъ, стараясь загладить свою ошибку, но я совсѣмъ не слушалъ его, я пристально смотрѣлъ на красное платье, подходившее все ближе.

Что-то ударило у меня въ груди — легкій скользящій ударъ; мысленно я прошепталъ, не открывая рта:

— Илаяли!

Теперь и «Дѣвица» обернулся и, увидавъ господина и даму, поклонился и посмотрѣлъ имъ вслѣдъ. Я не поклонился, или, можетъ-быть, поклонился, но безсознательно.

Красивое платье двинулось дальше по улицѣ Карла-Іоганна и исчезло.

— Съ кѣмъ это она идетъ? — спросилъ «Дѣвица».

— А развѣ вы не узнали? Это былъ «герцогъ»! Его прозвали «герцогомъ». А даму вы знаете?

— Да, такъ, съ виду. А вы — нѣтъ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я.

— Вы, кажется, ей низко поклонились?

— Я?

— Ха-ха! можетъ-быть, нѣтъ? — сказалъ «Дѣвица».-Странно, а она на васъ все время смотрѣла.

— Откуда вы ее знаете? — спросилъ я. Собственно говоря, онъ ее не знаетъ. Дѣло было осенью вечеромъ. Ихъ было трое веселыхъ молодыхъ людей; они возвращались съ прогулки; на Камерменерѣ они встрѣтили эту даму; она шла одна. Съ ней заговорили. Вначалѣ она отвѣчала разсѣянно, но одинъ изъ веселыхъ молодцовъ, человѣкъ, прошедшій сквозь воду и мѣдныя трубы, началъ умолять ее позволить проводить домой. Ни одного волоска на ея головѣ онъ не тронетъ, онъ проводитъ ее только до ея дверей, чтобы убѣдиться, что она благополучно дошла домой, а не то онъ всю ночь будетъ безпокоиться. Онъ говорилъ, не переставая, о томъ, о семъ, назвался Вольдемаромъ Оттердагомъ и выдавалъ себя за фотографа.

Въ концѣ-концовъ, она разсмѣялась надъ веселымъ молодцомъ, котораго не смутила ея холодность, и кончилось тѣмъ, что онъ пошелъ съ ней.